9-я МЕЖДУНАРОДНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ "КРЫМ–2002"

Кузьмин Е.И., Красильщикова В.М. Новая программа ЮНЕСКО «Информация для всех» в России

Шрайберг Я.Л. МБИАЦ: 5 лет и 3 года Главные результаты, успехи и проблемы

Захарова А.В. CD–ROM-проекты МБИАЦ

Секция "Проблемы доступа к экологической информации. Библиотеки как центр экологической культуры"

Бычкова Е.Ф. Обзор работы секции "Проблемы доступа к экологической информации Библиотеки как центр экологической культуры"

Грачев В.А. Новый закон «Об охране окружающей среды» как законодательная основа формирования экологической культуры

Левицкая Л.В., Сибирцева Е., Карауш А.С. Публичная библиотека как провайдер экологической информации

Рябушева Е.Ю. Библиотека – культурно-информационный экологический центр

Соловьева Л.С., Подморина Е.Б. База данных "ЭКО": особенности формирования и обслуживания пользователей

Секция  «Правовая и бизнес-информация»

Гусева В.Н. Формирование фонда деловой литературы на основе анализа читательского спроса

Власова Ю.И. Система правовой информации ООН

Штукарева С.В. Маркетинг и фандрейзинг в системе управления библиотекой

Секция «МБА и доставка документов»

Аветисов М.А., Крамчанинов Е.В., Стеллецкий В.И., Стеллецкий В.В. Электронная доставка документов – проблемы и решения (на примере ЦНСХБ)

Кириллова О.В., Цветкова В.А. Развитие системы доставки документов в информационном центре

Дементьева Е.В. Электронный межбиблиотечный абонемент – основа для равноправного информационного обмена в будущем и настоящем

БИБЛИОТЕКА В НОВЫХ ЭКОНОМИЧЕСКИХ УСЛОВИЯХ

Базикало А.А. Залоговая библиотека в условиях вуза

БИБЛИОТЕЧНЫЕ ФОНДЫ

Шилов В.В. Старущенко Г.П. Научно-исследовательское обеспечение формирования фондов национальной библиотеки

Азаркина М.А., Хотеева  Н.П. Международный книгообмен и его место в комплектованнии фондов Библиотеки РАН иностранной литературой

БИБЛИОТЕЧНАЯ ЭТИКА

Столяров Ю.Н. Размышления о библиотечной этике год спустя

ДИСКУССИОННЫЙ КЛУБ "ТЕРМИН"

Госина Л.И. Библиотечное объединение как система: терминологические аспекты

НОВЫЕ СТАНДАРТЫ

ОБЗОРЫ РЕЦЕНЗИИ

Жданова Т.А. Чтобы говорить на одном языке (К выходу в свет книги С.А. Езовой "Грани библиотечного общения")

БИБЛИОТЕЧНАЯ ЭТИКА

УДК 023+17

Столяров Ю.Н.
МГУКИ

Размышления о библиотечной этике год спустя

Автор считает необходимым продолжить обсуждение Кодекса профессиональной этики российского библиотекаря и развивает свои суждения, высказанные ранее, в том числе и в нашем сборнике.

Прошло больше года с момента публикации моих «Размышле­ний по поводу этического кодекса библиотекаря» [1] и отклика на них Ю.П. Мелентьевой – основного инициатора разработки и принятия Кодекса профессиональной этики российского библиотекаря [2].

Для тех, у кого нет возможности или желания обращаться к статьям более чем годичной давности, напомню их суть.

В 1999 г. после трехлетней подготовительной работы Российская библиотечная ассоциация приняла упомянутый Кодекс. Прежде чем его опубликовали в окончательном виде (сначала последовательно издали три предварительных варианта), прежде чем народ осмыслил этот документ, прошло еще некоторое время. Поскольку кроме разработчиков никто своего отношения к Кодексу не высказал, решил выступить я со своими сомнениями и соображениями.

Развивал я два основных тезиса. Первый – предварительным условием разработки Кодекса является доказательство потребности в нем у библиотечного сообщества. Второй – если возникнет стойкое убеждение в надобности Кодекса, следует выяснить, какие именно этические максимы достойны формального закрепления.

Оба эти тезиса пылко и незамедлительно отвергла Ю.П. Мелентьева [2]. В моих многостраничных размышлениях она не обнаружила ничего конструктивного. Я предполагал, что мы партнеры и вместе ищем истину, а оказался возведенным в ранг оппонента. Огорчительно.

Хотел было ответить сразу, но решил подождать: пока другие читатели получат сборник, пока прочтут, пока сравнят разные точки зрения, пока напишут, пока пришлют… Ю.П. Мелентьева сообщает, что «в обсуждение Кодекса включилось много профессионалов» [2]. Отклики, пишет, поступают отовсюду. Следовало полагать, что хлынут они и в сборник «Научные и технические библиотеки». Как начавший дискуссию я подумал, что сразу всем через год и отвечу. Ю.П. Мелентьевой, естественно, первой. Ведь отвергнуть-то мои сомнения она отвергла, но какими аргументами? Мне ее доводы показались настолько беспомощными, что я сам просил других коллег откликнуться на [1, 2] и найти более веские контраргументы, если я неправ. Заинтересован я в этом и потому, что сборник ввел специальную рубрику «Библиотечная этика»; надо же ее наполнять, не дать заглохнуть новой инициативе. Пусть раскритикуют меня, но только по существу. Пусть поддержат, усилят Ю.П. Мелентьеву.

Результат – хилый. Откликнулась только С.А. Езова – одна из наиболее думающих и неравнодушных, честных наших современных библиотековедов [3].

Итог принятия Кодекса удручающий, хотя и ожидаемый – по крайней мере для меня. Вопреки ожиданиям составлителей Кодекса большинство библиотекарей все равно считает для себя возможным развивать духовную жизнь читателей и приобщать их к мировым ценностям (и этому можно только радоваться). Однако мерзкие книжки о способах насилия над малолетними детьми они, раз требует Кодекс, выдают, но на душе у них кошки скребут. Следовательно, вместо ожидаемой составителями Кодекса гармонии библиотекари испытывают душевный разлад между предлагаемой этикой и собственной совестью. Каждый пятый библиотекарь все равно осознает свою личную ответственность за снятие нравственных барьеров, хотя Кодекс этики (этики!) освободил его от химеры совести.

Ожидал я публикации и хотя бы некоторых из «десятков писем с мест, из самых разных библиотек, от самых разных людей», о которых извещала Ю.П. Мелентьева [2] в ответ на мое сомнение (она восприняла его как упрек – но кому?) в востребованности Кодекса.

Увы, увы… За истекший год это сомнение укрепилось: читатели сборника «Научные и технические библиотеки» и других профессиональных изданий остались равнодушны к моей филиппике. А ведь стиль статьи должен был задеть за живое – на то и был расчет. В былые времена дискуссии по моим статьям проходили куда более живо – но тогда, как видно, и повод был действительно стоящий.

Впрочем – к делу. Пройдусь по основным позициям своей предыдущей статьи и по сути ответов на них со стороны руководителя исследовательской группы по разработке Кодекса Ю.П. Мелентьевой.

Итак, я утверждаю: надобность кодекса этики для такой мирной специальности, как библиотечная, проблематична, нуждается в доказательстве. Ю.П. Мелентьева возражает: «Развитие проблем профессиональной этики есть показатель высокого уровня профессионального сознания, показатель развитости профессии, а также показатель свободного развития профессии в обществе».

С этим-то кто спорит? Лично я именно из этих соображений выступаю еще с 1980-х гг. по проблемам научной и профессиональной этики (например [4]), но Кодекс-то зачем нужен? Так что этот тезис Ю.П. Мелентьевой – не контрдовод.

Второй тезис Ю.П. Мелентьевой: в последнее время кодексы разработаны во многих профессиональных сферах, а мы, дескать, чем хуже. Но над этим-то я как раз и иронизировал, перефразируя Высоцкого: «А что же мы – и мы не хуже многих, мы тоже можем кодекс сочинять». Другое дело, если бы Ю.П. Мелентьева пояснила: журналисту кодекс нужен, потому что иначе он может выдать конфиденциальную информацию, сознательно ввести читателей в заблуждение, опорочить невиновного человека и т.д. Российскому бизнесмену кодекс чести нужен потому, что за ним стоят миллионные сделки и есть острая потребность в честной конкуренции (правда, у русских купцов писаного кодекса не было, а честь была: купец первой гильдии мог занимать любые суммы или брать товары у поставщика просто под честное слово), потребитель нуждается в защите от подделок и т.д. А библиотекарю кодекс нужен – зачем, Юлия Петровна? Ответьте внятно, и тогда перейдем ко второму вопросу – содержанию кодекса.

«Вопрос о том, нуждается ли библиотечное профессиональное сообщество в этическом кодексе, был первым, на который предстояло ответить специалистам», взявшимся за его разработку, – сообщает Ю.П. Мелентьева. Хотелось бы знать, какие аргументы они выдвинули для обоснования утвердительного ответа.

Вместо оных автор сыплет многочисленными именами, среди которых много и светлых, но аргументов так и не приводит. Из [2] мы узнали, что «проведены десятки обсуждений, семинаров, круглых столов и т.д.». Иными словами: шумим, братцы, шумим, создаем видимость бурной деятельности. А какие аргументы на этих десятках обсуждений приводились, так и остается за кадром. Исчерпав этими не относящимися к делу словами свою доказательную базу, Ю.П. Мелентьева переходит к разгрому моего второго тезиса.

Рассмотрю ее аргументацию и в этом случае, но прежде напомню, что в обоснование своего постулата о том, как следует решать вопрос о необходимости Кодекса, я выдвинул три методологических положения. Все они моей коллегой блестяще… проигнорированы.

Первый из них состоял в том, что этическая ситуация появляется в случае возникновения некой дилеммы, возникновения альтернативы выбора. В 2002 г. секция по библиотечной политике и законодательству Российской библиотечной ассоциации (РБА) выпустила чрезвычайно содержательный сборник (сомневаюсь, чтобы где-нибудь в мире был аналогичный) «Библиотечная этика в странах мира». В нем как раз приведено одно из этих методологических положений: «Этические дилеммы возникают, когда ценности вступают в противоречие» [5, с. 70]. Вот это действительно весомый аргумент за принятие Кодекса, но почему-то Ю.П. Мелентьева не признала даже его.

А дальше американские функционеры – авторы этого тезиса – честно признают: «Мы (имеются в виду библиотекари – Ю.С.) в значительной мере оказываем влияние или контролируем отбор, организацию, сохранность и распространение информации». Чтобы было предельно понятно, о чем идет речь: мы, библиотекари, можем отобрать Сталина, а можем – Гитлера. Хотим – отбираем антифашистов, хотим – антисоветчиков. Последних отбирать хотим особенно сильно – уж больно они, между нами говоря, способствуют однополярному миру. Вот их по преимуществу и отбираем, и распространяем, и сохраняем.

Однако это честное утверждение входит в вопиющее противоречие с соседствующим пассажем о защите интеллектуальной свободы и свободы доступа к информации. Вообще-то правильно, хотя и завуалированно: свободы доступа к информации, но информации, предварительно просеянной и регламентированной библиотекарем. Но на то и общеизвестная мораль двойных стандартов западного общества. А в Кодексе РБА даже на такое полупризнание необходимости библиотечной цензуры нет и намека.

Чтобы читателю было легче сориентироваться в моих тезисах и возражениях Ю.П. Мелентьевой, представляю их в виде таблицы.

Как видим, подавляющее большинство принципиальных вопросов осталось без ответа со стороны руководителя группы по разработке Кодекса. А из того, на что ответы получены, многое, мягко говоря, сомнительно.

Оказывается, что главное, для чего нужен Кодекс, – защита общества «от так называемого профессионального кретинизма» [2, с. 63] библиотекарей (?!). Бурю эмоций по поводу этого сногсшибательного заявления оставлю при себе. Возражу предельно бесстрастно. Прежде чем бороться с профессионально ограниченным библиотекарским мышлением, исследовательской группе надлежало собрать доказательную статистическую базу, из которой явствовало бы, что репрезентативное множество российских библиотекарей – профессиональные, извините, кретины. Это во-первых.

Во-вторых, интересно бы узнать, как именно с помощью Кодекса можно исцелить от столь тяжкого недуга – рецепта от кретинизма пока не найдено и в медицине.

Без выполнения двух этих условий столь убийственный диагноз по принципу бумеранга грозит лечь на плечи тех, кто этот диагноз поставил, т.е. на составителей Кодекса. Неужели и остальные разработчики разделяют это главное соображение своего руководителя?

На этом анализ [2] можно было бы и закончить. Однако в «Ответе» есть еще немало слов, пройти мимо которых значило бы ввести в заблуждение наших читателей. Поэтому продолжу разбор агрументов Ю.П. Мелентьевой.

Например, приведен довод, будто Кодекс позволяет библиотекарям бороться с государством в пользу общества. Но, во-первых, статьи Кодекса, которые якобы вооружают библиотекаря против государства, – всего лишь слепок как раз с государственного Закона о библиотечном деле. Во-вторых, бороться против демократического государства, которым провозглашает себя сегодняшняя Россия, бесхребетной вседозволенностью доступа кому угодно к какой угодно информации – это популистский пассаж, к тому же анахроничный. Он подошел бы для «Огонька» времен В. Коротича, а сейчас Конституция России позволяет всем и каждому свободно высказывать свое мнение без особого на то разрешения в виде Кодекса библиотечной этики, свободно искать и распространять информацию. Ничего нового сюда Кодекс не привносит. В-третьих, Ю.П. Мелентьева извратила собственную мысль крайне неудачным ее изложением [2, с. 63]. Если же рассматривать этот аргумент академично, то скромно замечу, что по закону системного подхода всякая система, в том числе и библиотека, обязана выполнять требования внешней среды, т.е. в первую голову своего учредителя. Иначе она будет внешней средой либо отторгнута, либо разрушена, либо персонал в ней будет заменен на угодный внешней среде. Это общее правило хоть для тоталитаризма, хоть для демократизма. Остальное – розовые утопии. Так что придется отвергнуть и этот «ответ оппоненту».

Свобода информации – ужасная вещь, признает Ю.П. Мелентьева. И в этом я с ней отчасти согласен. Отчасти потому, что вопрос решается не огульно: свобода – смотря для кого, свобода – смотря чего, смотря какой информации.

Но ничего лучше пока не придумано, продолжает Юлия Петровна. Вот и давайте придумаем, предлагаю я, зачем же нам ужасными вещами пользоваться. Тем более что многое уже придумано. Например, предложения Международной академии информатизации «Информационное противодействие терроризму» [6]. Концепция информационной безопасности, подписанная Президентом России В.В. Путиным (я на нее ссылался в [1]). Но даже эта Концепция, как видно, – не авторитет для Ю.П. Мелентьевой, поскольку все мои рассуждения по поводу Концепции прошли мимо ее внимания.

В 2001 г. МГТУ им. Н.Э. Баумана выпустил книгу В.Н. Волченко [7], где содержатся весьма здравые предложения, как бороться с этой «ужасной вещью»: разработать конвенцию ООН и соответствующие государственные законы о психоинформационной защите населения; принять на уровне ЮНЕСКО кодекс интерэтики, включающий средства защиты от деструктивной информации на всех уровнях – от личностного до планетарного, и т.д. Отдельный параграф посвящен возможностям библиотек. Он так и называется: «Библиотеки – экоэтический шлюз для Интернета». Характерно, что все рассуждения и предложения В.Н. Волченко полностью созвучны Концепции информационной безопасности, словно он был одним из ее соавторов.

Нынешний же Кодекс открывает шлюзы перед валом мутной информации. Подвига, впрочем, в этом никакого нет: государственные законы давно открыли эти шлюзы. Вот бы где Ю.П. Мелентьевой воспользоваться постулатом о необходимости Кодекса для построения гражданского общества, о противодействии государству, принявшему неправедные законы! Но это предложение может привести разработчиков Кодекса в шоковое состояние. Они-то писали Кодекс по принципу «Чего изволите?» Да и государство не позволит им восстать против себя самого, против Конституции!

В позапрошлом веке, нравы которого Ю.П. Мелентьева воспринимает как атавизм, понятие чести у порядочных людей было превыше всего. История свидетельствует: можно прожить без официозного Кодекса, оставаясь при этом честным. Так я написал в [1]. «Мало ли без чего приходилось обходиться русскому человеку!» – отмахнулась было от этого довода Ю.П. Мелентьева, но тут же привела три контрдовода: в те времена уровень профессионального самосознания был совершенно другой (т.е. примитивный) и не было такой, как сегодня, необходимости отстаивать профессиональные ценности. Вдобавок в те времена этические нормы были зафиксированы в различных «Правилах», «Предписаниях» и т.п.

Смею возразить. И сейчас есть различные Правила, Предписания, значит, и сейчас можно обойтись без Кодекса. Необходимость оберегать профессиональные ценности существует всегда, ярко проявлялась она и в минувшую эпоху. Громко отстаивали свою честь директор библиотеки Румянцевского музея И.В. Цветаев, библиотекарь Академии наук И.-Д. Шумахер – каждый своими силами и средствами, но без потребности в Кодексе библиотекарской этики.

Между прочим, Ю.П. Мелентьева упустила прекрасную возможность лишний раз уличить меня в невежестве либо лукавстве: был-таки в позапрошлом веке одиозный прообраз нынешнего Кодекса библиотекарской этики. Вот его полный текст («Библиотековедение». 2001, № 4. С. 111), под которым подписывался каждый поступавший на службу в Румянцевский музей:

С этой точки зрения требование современного Сингапурского этического кодекса – «Библиотекарь обязан соблюдать полную лояльность к политике, определенной вышестоящим органом» [5, c. 65], вполне корректно и применимо к библиотеке любой страны и любой общественно-экономической формации. Не хочешь быть лояльным к вышестоящему органу – ищи себе другое место, «где оскорбленному есть чувству уголок». Аналогичная норма присутствует в этическом кодексе библиотекарей Ямайки [5, c. 95].

Но если бы Ю.П. Мелентьева и смогла упрекнуть меня в незнании исторических реалий, я бы тут же возразил следующее. О существовании этого вынужденно верноподданнического обещания в приличном обществе говорить было не принято и цена ему была такая же, как любому другому бюрократическому документу. Поэтому о нем мало кто знает даже среди историков библиотечного дела и членов исследовательских групп по составлению Кодекса библиотечной этики. И вот почему упомянутым мною в прошлой статье Стасову, Федорову и Рубакину было легче руководствоваться собственной совестью, чем сочиненным какими-то чиновниками «клятвенным обещанием», включая обещание доносить на своих коллег.

Между прочим, требование сообщать о фактах, которые могут нанести ущерб репутации библиотечной профессии, содержится в кодексах Великобритании [5, c. 21], Шри-Ланки [5, c. 89], Филиппин [5, c. 75]. А в позавчерашней России, от которой с такой легкостью открещивается Ю.П. Мелентьева, были в порядке вещей эпизоды вроде следующего: когда Николай I потребовал от полковника Раевского объяснений, почему тот, зная о заговоре декабристов, не донес об этом, Раевский ответил: «Честь выше присяги, государь».

Честь ценилась не то что выше присяги, выше самой жизни – за ее оскорбление стрелялись на дуэли, ее берегли смолоду, а если это не удавалось – топились. Однако в кодексе чести, сочиненном некой исследовательской группой и принятом неким верховным органом, потребности как-то не ощущалось. Так кому все-таки и зачем нужен библиотечный кодекс?

Неправда, утверждает Ю.П. Мелентьева, что библиотеке некуда скрыться от идеологии. Идеологическую функцию несут книги, а библиотека может и должна давать читателю возможность получить их все.

И снова – выражаясь академически – перед нами элементарное забвение одной из норм системного подхода: функция элемента есть одновременно и функция системы. Если идеологическую функцию выполняет книга, то тем самым ее выполняет и библиотечный фонд, и библиотека в целом – путем комплектования, хранения, выдачи и пропаганды этой книги. Это положение распространяется на любое общество, от рабовладельческого до постиндустриального. Вопрос в другом – в содержании этой функции. Деидеологизация, безыдейность, к которой призывает Ю.П. Мелентьева, – это тоже идеологическое кредо. Идея тут состоит в том, чтобы бездуховность приравнять к вершинам духа, чтобы бессовестность выставить как равнозначную совести, безнравственность считать полноценной нормой этики!

Впрочем, из «Ответа оппоненту» явствует, что, отрицая идеологическую функцию современной библиотеки, Ю.П. Мелентьева на самом деле ее … признает: «…наши библиотеки долгое время вынуждены были поддерживать только одну, единственно правильную идеологию. Именно к этому не хотелось бы возвращаться». Другими словами, любую другую идеологию, включая идеологию безнравственности, она признает – так ее надо понимать. (Сказала бы прямо, что она за идеологическую функцию, только не коммунистическую. А с чего, кстати, она взяла, что я – за коммунистическую?) Фактически Ю.П. Мелентьева, в полном соответствии с худшими манерами советских времен, сначала еще раз навесила на советского библиотекаря ярлык «деформации профессионального сознания под воздействием политических факторов»; мне приписала «неуважение к личности», лукавство, защиту «единственно правильной идеологии» (я к таким приемам начал привыкать с 1960-х гг.); а потом, все это одним махом «разоблачив», пришла к тому же, что отстаивал и я: к фактическому признанию идеологической функции библиотек. Правда, следом за этим признанием она вдруг от этой функции снова отказалась. Вот и пойми: Ю.П. Мелентьева за эту функцию или против.

Рассматривать библиотеку как заслон, как фильтр на пути мощной стихии негативной информации, захлестнувшей все общество, – непрофессионально, считает Ю.П. Мелентьева. Это отвратит пользователя от библиотеки, заставит обходить ее стороной, будет для нее самоубийственно.

Здесь мы опять видим аморфно-отвлеченный подход. О какой библиотеке речь – о научной или массовой, о детской или школьной? Какой читатель будет обходить библиотеку стороной? Если тот, который интересуется изготовлением взрывчатки из подручных материалов, способами безнаказанного убийства, шулерскими махинациями и т.д., то и пусть забудет дорогу в библиотеку общественного пользования – библиотекарю немного радости от такого пользователя.

Другие страны не стесняются вводить в свои кодексы соответствующие этические, именно этические ограничения – и правильно делают. Приведу доказательства все из того же великолепного сборника [5], составленного В.Р. Фирсовым и И.А. Трушкиной.

Австралия. Австралийское положение о профессиональной этике начинается с констатации того, что «члены библиотечного и технического персонала библиотек осуществляют значительное воздействие и контроль в области отбора, организации, сохранения и распространения информации». В тексте прописана обязанность библиотекарей осуществлять цензуру материала, если он противоречит библиотечному назначению или установленным нормам данной библиотеки [5, c. 16].

Подумать только! Достаточно записать в правилах пользования библиотекой, что безнравственные произведения в ее фонды не допускаются, и Кодекс станет сразу нравственным, а не российским.

Израиль. Библиотекарь обеспечивает интеллектуальную свободу на основе беспрепятственного доступа к информации и содействует развитию искусства и науки (российскому библиотекарю такое содействие ни к чему. – Ю.С.), с учетом обязанностей в отношении общества и образования. Библиотекарь может обеспечивать первоочередное обслуживание целевого контингента пользователей, ведет отбор и организует использование материала без цензуры по мировоззрению, вероисповеданию или политическим взглядам (совсем как в России, но – обратите внимание на следующее ограничение. – Ю.С.) при условии, что материал соответствует целям библиотеки и отвечает ее стандартам [5, c. 38–39].

До чего же хорош израильский этический кодекс библиотекарей, нам бы такой!

Индонезия. Каждый библиотекарь должен заботиться о достоинстве и нравственности, отдавая приоритет повиновению нации и стране. Он обязан ценить и любить своеобразие и культуру Индонезии. Каждый библиотекарь Индонезии использует свои знания на благо человечества, общества, нации и религии [5, c. 40–41].

До чего же хорош и индонезийский этический кодекс, нам бы такой!

Украина. Мы обеспечиваем сохранность и обогащение духовных ценностей народа Украины, способствуем развитию национальных культур. Мы стремимся к формированию этического и эстетического идеала личности, способствуем морально-этическим поискам читателей, направленным на познание окружающего мира, предотвращение экологической катастрофы, улучшение благосостояния народа, осознание гуманистической роли и предназначения человека в обществе [5, c. 73].

Ах, до чего же хорош и украинский кодекс, он не в пример лучше российского!

Хорватия. Библиотекарь должен противодействовать цензуре во всех ее формах, однако с учетом принципов целесообразности [5, c. 80].

А наш Кодекс нецелесообразный.

Швейцария. Библиотечные фонды должны помогать пользователям понимать развитие общества, осознавать свои права как граждан государства, развиваться в культурном и профессиональном отношении [5, c. 82].

Наши фонды ничего этого делать не должны: начнешь развивать граждан в культурном отношении, а это неэтично.

В швейцарских библиотеках «может иметь место случай ограничения свободного доступа по высшим этическим соображениям» [5, c. 85]. Там не боятся, что это может стать самоубийственным для библиотеки.

Япония. Библиотекарь должен действовать так, чтобы выполнять свой долг в соответствии с тем, что от него ждет общество в целом и читатели той конкретной библиотеки, в которой он трудится. Надо собирать и предоставлять читателю материалы, удовлетворяющие все его разумные потребности [5, c. 99–105].

Вот таким образом понимают этику в других странах. Там заботятся о поддержании и развитии нравственности населения. А наш Кодекс взрывает само понятие этики, приравнивая нравственное к безнравственному. Наш Кодекс – безнравственный в своей основе, этичен он только по названию.

Я писал, что принцип безграничной свободы доступа всех ко всякой информации – выдуманный, нежизненный, пропагандистский. Ю.П. Мелентьевой было нечего на это возразить по существу, и она это соображение «не заметила». В доказательство я приводил примеры. Приведу еще: если ей или кому-либо другому все же захочется со мной поспорить, пусть спор будет предметным.

В статье [8] техасский библиотековед Д. Дэвис пишет: несмотря на наличие известной статьи американской конституции, провозглашающей открытость и всеобщую доступность информации, «американское библиотечное сообщество раздирают распри по поводу того, какие материалы считать подходящими для библиотечных фондов». Под напором агрессивных как правых, так и левых сил «руководители библиотечного дела и сами комплектаторы почувствовали себя растерянными и осажденными». Библиотекари вынужденно вовлекаются в проблемы расовые, этнические, моральные, религиозные, социально-политические, групповые. Библиотечные фонды бессильны отвечать «интересам всех и каждого», а попытка реализовать эту установку приводит к созданию общественных движений типа «Библиотеки с семейной ориентацией», ставящих целью «оградить детей, приходящих в местные публичные библиотеки, от пагубного влияния аморальной литературы, вернув американские библиотеки к тому кругу семейных традиций, которые были присущи им прежде, а дело управления местной библиотечной системой передать ее хозяевам – гражданам и налогоплательщикам». Автор считает, что библиотеки должны отдавать приоритет базовым этическим ценностям, разделяемым подавляющим большинством граждан, как это имело место в США свыше полувека назад.

Фактически же идиллии в вопросах отбора и предоставления литературы в американских библиотеках не было никогда, и об этом можно прочесть в американской специальной печати [9]. Даже когда США сохраняли нейтралитет в Первой мировой войне, библиотеки отказались от подписки на пронемецкие журналы и книги, зато покупали издания, одобрявшие позицию Великобритании и призывавшие американцев готовиться к войне. После вступления США в войну на стороне Антанты с притворным нейтралитетом библиотек и вовсе было покончено. Библиотечные фонды стали комплектоваться только на основе «Путеводителя по книгам для американцев-патриотов». Издававшийся Американской библиотечной ассоциацией «Армейский индекс» книг, запрещенных военной цензурой, служил основой для исключения из фондов нежелательных изданий.

После Второй мировой войны «необходимо представить эту атмосферу страха и подозрительности, прежде чем говорить о конкретных книгах на полках американских публичных библиотек». Самопровозглашенный Гражданский комитет книги составил список из 500 «подрывных» книг 118 американских авторов. Эти книги не допускались в фонды публичных библиотек. Впоследствии библиотеки отказывались приобретать литературу, снижающую моральный уровень молодежи. Профессор Школы библиотечного дела и информатики Висконсинского университета В. Вигэнд, приведший эти факты, согласился с утверждением коммуниста А. Грамши, что внутри капиталистического общества действуют группы институтов, которые не связаны напрямую с политиками и экономистами, но тем не менее формируют массовую уверенность, в том числе с помощью библиотек, будто данная страна является образцом демократии, непредвзятости и нейтрализма. На самом деле массовое сознание отражает систему моральных ценностей местной элиты, а вовсе не большинства населения.

Думаю, что по большому счету так и должно быть. Эти факты приведены для того, чтобы было видно, как реально, а не мифически в библиотечной деятельности повсеместно проявляются принципы конгруэнтности и селективности. Вот они-то и должны отражаться в Кодексе профессиональной этики, если он действительно так уж необходим.

К слову сказать, в общероссийском Кодексе почему-то не учтены разработки других кодексов, более частного порядка. А в них есть кое-что поучительное. Например, в проекте Кодекса этики школьных библиотекарей России [10] есть статья «Свобода доступа и цензура»: «Мы следуем принципам интеллектуальной свободы, не допускаем цензуры имеющейся литературы и других источников информации, вместе с тем оберегая детей от пропаганды насилия, порнографии, других противозаконных или специализированных видов информации (выделено мной. – Ю.С.)». В статье 3 «Свобода от политики и религии» подчеркнуто стремление привить детям понимание свободы и социальной ответственности, любовь к идеалам добра и справедливости, понимание национальных и культурных традиций народов России, ее исторического прошлого, уважения к прошлому и настоящему культур народов мира, ко всем людям Земли. Подчеркнута недопустимость религиозной и политической пропаганды.

А «Профессиональный кодекс библиографа» – проект, разработанный И.Г. Моргенштерном [11]? Чем не устроили возглавляемую Ю.П. Мелентьевой комиссию этические принципы целенаправленности, объективности, активности, заботливости и иные? На мой взгляд, подобные пункты украсили бы и общероссийский Кодекс профессиональной этики библиотекаря.

Мне могут возразить, что об этих проектах не знали. Но тогда возникает новый вопрос: почему те, кто формировал группу разработчиков, не выявили, не пригласили участвовать всех тех, кто вплотную занимается проблемой библиотечной этики?

В предыдущей статье [1] я предложил закрепить в той или иной форме положение о профессиональной честности библиотекаря. Ю.П. Мелентьева нехотя полупризнала такую необходимость, переформулировав это предложение в том плане, что библиотекарь ответственен за доверенный ему фонд.

Поясняю: такая формулировка для Кодекса не годится. Во-первых, за ответственность, включая материальную, библиотекарь расписывается в должностных документах. Во-вторых, предлагаемый мною тезис рассчитан на обязательство соблюдать именно этическую, а не административную норму, к тому же более широкую, чем ответственность за уже сформированный фонд.

Представьте: некто готов продать или даже подарить библиотеке некий уникум, допустим, подлинный Коран Османа (это быль), действительной цены которого он не знает. Библиотекарь стоит перед искушением многократно занизить цену (он же стоит на страже государственных денег), а то и вовсе приобрести раритет в личную собственность, обеспечив тем себе и всему своему потомству до десятого колена безбедную праздную жизнь. Кто его осудит, он же законы не нарушил. К тому же, может, никто об этом и не узнает.

И таких коллизий в библиотечной практике случается много. Вот почему в близкой нам области (той же документально-коммуникационной) эта этическая норма проработана достаточно подробно. Имею в виду Кодекс профессиональной этики Международного совета музеев [5, c. 112–125]. Предусмотрено, что «переговоры, касающиеся приобретения предметов для музея у обычной публики, должны вестись со скрупулезной справедливостью по отношению к продающему или дарящему. Ни один предмет не должен определяться или оцениваться в пользу музея и в ущерб дарящему…». Музейные работники не имеют права приобретать сомнительные предметы как подлинные или по отношению к которым есть подозрение, что они приобретены предлагающим, переданы, вывезены или ввезены незаконно. Но ведь библиотеке ИМЛИ тоже могут предлагать фальшивую или ворованную рукопись Пушкина. Мне известны случаи, когда библиотека без зазрения совести приобретала книги, украденные в других библиотеках. И библиотекарь должен быть ответственным за ворованный фонд?!

Я посчитал нечестным потенциальному библиотекарю коллекционировать книги по профилю фонда библиотеки – места его работы. Ю.П. Мелентьева усомнилась в необходимости этой нормы. А вот как подходит к этому вопросу Международный совет музеев: коллекционирование представителями музейной профессии объектов, подобных тем, которые собирает общественный музей, таит в себе серьезные опасности; поэтому «необходимо в особенности позаботиться о том, чтобы не возникало никаких конфликтов интересов. В некоторых странах, а также во многих музеях представителям музейных профессий не разрешается иметь частные коллекции какого-либо вида, и эти правила должны соблюдаться. Даже там, где не существует таких ограничений, при назначении на должность представитель музейной профессии, имеющий частную коллекцию, должен представить руководящему органу ее описание».

Выходит, вроде бы и не совсем уж полный вздор я предложил.

Жаль все-таки, что дискуссия не состоялась.

Посткриптум. Я благодарен Ю.П. Мелентьевой за признание моих «прошлых» заслуг в библиотековедении и должен дать справку о своих нынешних «увлечениях».

Я действительно занимаюсь не только библиотековедением. Правда, что опубликовал несколько статей о Пушкине. И жаль, что никто меня новоявленным пушкинистом не назвал – я бы гордился. Но! Пушкиным-то я интересуюсь в связи с библиотечной проблематикой – судите по названиям публикаций:

«Причина непредставления А.С. Пушкиным своих произведений в Императорскую публичную библиотеку» (1999). Опубликовано в сборнике Краснодарского государственного университета культуры и искусств к 200-летию со дня рождения поэта. К слову, этот сборник получился на редкость содержательным. В нем выступили несколько десятков библиотековедов, библиографоведов и книговедов со своим профессиональным видением Пушкина. И так интересно, свежо написано – я проглотил весь трехсотстраничный сборник не отрываясь. Моя бы воля, всех авторов записал бы в новоявленных пушкинистов.

«Пушкин, любовь и … библиотека» (1999). Не хотел я этот материал публиковать – библиотечная общественность заставила. Теперь низко кланяюсь ей за настойчивость. «Вопросам литературы» эту статью не отдал (а принимали), «Библиотековедению» же – пожалуйста.

«Книга – пища для души. Роль книги и библиотеки в жизни Пушкина» – в «Школьной библиотеке» за 2002 г.

На подходе еще кое-что.

Кстати, было бы опрометчиво полагать, что тема «библиотечного» Пушкина не имеет отношения к данному сюжету. Пушкин отлично понимал силу книги: «Что значит аристокрация породы и богатства в сравнении с аристокрацией пишущих талантов?… никакая власть, правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда» [12]. Учитывая это, он оттачивал и шлифовал собственные произведения. Не хочется, чтобы на библиотечных полках они потонули среди зловонных информационных отбросов.

Документоведческие проблемы, которыми я тоже интересуюсь, в моем изложении зачастую смыкаются с библиотековедческими. Приведу название лишь одной (по скромности и ради экономии места) статьи из добрых двух десятков: «Онтологический статус документа и его практическое значение для библиотек» (1999).

Тем не менее «чистым» библиотековедением интересуюсь по-прежнему. С 2000 г. по сей день опубликовал новую книгу и 30 (может, больше) статей и рецензий. Их тематика: от анализа Закона о библиотечном деле, установления места библиотековедения в системе наук до разъяснения разницы между обменным и резервным фондами, анализа инструкции об учете библиотечного фонда; от критики общебиблиотековедческих положений французских авторов до публикации неизвестного штриха из жизни А.И. Калишевского.

Если читателю действительно интересно, почему я занялся проблемой библиотечной этики, могу пояснить.

Первое. Кодекс адресован всем, следовательно, и мне. Почему бы не поразмыслить над ним, прежде чем брать на себя моральные обязательства по его исполнению?

Второе. Если библиотековеды признают (а возражений пока не было), что фонд в системе библиотека выполняет базисную функцию, то все сколько-нибудь значительные библиотековедческие акции они обязаны поверять капитальными методологическими положениями фондоведения. В данном случае проведена акция замены закона соответствия (конгруэнтности) и принципа селективности легковесным конъюнктурным лозунгом безграничной свободы доступа всех ко всем и всяким документам. И первые, кому предстоит реализовать данную максиму, – комплектаторы. Мне небезразлично, смогут ли они это сделать, а для начала – нужно ли это делать. Воленс-ноленс мы имеем дело с атакой на фондоведение слева.

Третье. Фондоведению не привыкать заниматься разработкой общебиблиотековедческих проблем. Многие фондоведческие проблемы изначально имеют общебиблиотековедческий статус – я имел возможность обратить на это внимание в статье «Сто лет библиотечного фондоведения» [13]. По сути дела любые общебиблиотековедческие положения так или иначе замыкаются на фондоведение, и это тоже одна из причин моего интереса к данной теме.

Но уже давно, еще с советских времен, мне прискучило отвлекаться на мелкотравчатые выпады. Хотелось бы обсудить существо вопроса о правомерности и этичности российского Кодекса библиотекарской этики.

Может, продолжим все-таки начавшееся, пусть и не совсем складно, обсуждение?

Список литературы

1. Столяров Ю.Н. Размышления по поводу этического кодекса библиотекаря // Науч. и техн. б-ки. 2001. № 12. С. 48–61.

2. Мелентьева Ю.П. Ответ оппоненту // Там же. С. 62–69.

3. Езова С.А. «Кодекс профессиональной этики российского библиотекаря» принят, но обсуждение продолжается // Там же. 2002. № 10. С, 95–100.

4. Столяров Ю.Н. Об этике и логике научных дискуссий по принципиальным вопросам библиотековедения и библиографоведения // Столяров Ю.Н. Библиотековедение. Избранное: 1960–2000 годы. М.: Пашков дом, 2001. С. 99–121.

5. Библиотечная этика в странах мира / Рос. библ. ассоциация; Секция по библиотечной политике и законодательству. СПб.: Изд-во Рос. нац. б-ки, 2002. 152 с.

6. Информационное противодействие терроризму. М.: Информациология, 2001. 76 с.

7. Волченко В.Н. Миропонимание и экоэтика XXI века. Наука – философия – религия. М.: Изд-во МГТУ им. Н.Э. Баумана, 2001. 429 с.

8. Дэвис Д.Дж. мл. Культурные войны в американских библиотеках: идеологические битвы по поводу отбора печатной продукции // Библиотека и чтение в ситуации культурных изменений (по материалам междунар. науч. конф., Вологда 18–22 июня 1996) / Рос. гос. б-ка; Вологодская обл. универс. науч. б-ка им. И.В. Бабушкина. Вологда, 1998. С. 116–127.

9. Вигэнд В.А. Публичная библиотека «главной улицы»: доступность дискуссионных материалов в библиотеках небольших поселений (1890–1956) // Там же. С. 54–64.

10. Кодекс этики школьных библиотекарей России. Проект // Школьная библиотека. 2001. № 1. С. 3–4; Этический кодекс Ассоциации школьных библиотекарей России (Проект подготовлен проф. СПбГУКИ Е.С. Протанской) // Краткий справочник школьного библиотекаря. СПб.: Профессия, 2001. С. 43–45.

11. Моргенштерн И.Г. Профессиональный кодекс библиографа: Проект // Библиография. 1992. № 5–6. С. 8–10.

12. Пушкин А.С. Путешествие из Москвы в Петербург // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. в 10 тт. Т. 7. Л., 1978. С. 206.

13. Столяров Ю.Н. Сто лет библиотечного фондоведения // Науч. и техн. б-ки. 2001. № 6. С. 16–48.