Десятая Международная конференция «Крым–2003» – «Библиотеки и ассоциации в меняющемся мире: новые технологии и новые формы сотрудничества»

Секция 7. Информационно-лингвистическое обеспечение библиотечно-информационных систем

Зайцева Е.М. Лингвистическое обеспечение АБИС: шаги на месте и движение вперед в сравнении с другими информационными системами

Гендина Н.И. Состояние теории, практики и подготовки кадров в сфере лингвистического обеспечения информационно-библиотечной технологии: стимулы и препятствия

Антошкова О.А., Астахова Т.С., Белоозеров В.Н. Ведение и совершенствование Универсальной десятичной классификации

Каспарова Н.Н. Основные положения «Российских правил каталогизации» – итоги пересмотра

Сукиасян Э.Р. «Предметный вход» в электронный каталог. Как повысить эффективность поисковых процедур

Секция 8. Формирование и сохранность фондов

Хахалева Н.И. Аспект гибридности в формировании системы фондов библиотеки

Петрусенко Т.В., Романов А.П. Книгообмен в информационном обществе: реалии и перспективы

Гриханов Ю.А. Модернизация системы депозитарного хранения библиотечных фондов России

Саразетдинов Р.Г. Размыкая цепь проблем: взгляд книгораспространителя на комплектование библиотек

Евстигнеева Г.А., Глухова Е.И. Финансовые аспекты комплектования иностранной литературы

Петухова Е.Л. Современные технологии комплектования книжных фондов

Зорина С.Ю. Комплектование библиотечных фондов. Пути эффективной интеграции библиотек и издателей

Секция 9. Организация экологической информации. Библиотечный мониторинг экологической культуры

Бычкова Е.Ф. Обзор работы секции «Организация экологической информации. Библиотечный мониторинг экологической культуры»

ИФЛА–2003

Земсков А.И., Павлова Н.П. ИФЛА–2003 – жаркое лето в Берлине

Еронина Е.А. Мероприятия Комитета ИФЛА по авторскому праву и Секции МБА и ДД

Проблемы качества работы библиотек на ИФЛА–2003 (Заседание Дискуссионной группы)

«Информационные технологии и работа Группы метаданных Даблин Кор» – семинар в Геттингене

К юбилею А.В. Соколова

Зверевич В.В. Десять лет из жизни профессора Аркадия Соколова

Соколов А.В. К вопросу о библиотечном кретинизме

УДК 023+17

Соколов А.В.

К вопросу о библиотечном кретинизме

Откуда возник этот вопрос? Полемизируя с Ю.Н. Столяровым [1] и доказывая потребность в Кодексе этики российского библиотекаря, Ю.П. Мелентьева выразила надежду, что он позволит «охранять общество от так называемого профессионального кретинизма, т.е. профессионально ограниченного мышления» [2, с. 63].

Шокированный Ю.Н. Столяров год спустя возразил, что прежде чем делать столь «сногсшибательные заявления» нужно было бы «собрать доказательную статистическую базу, из которой следовало бы, что репрезентативное множество российских библиотекарей – профессиональные, извините, кретины» [3, с. 128].

Можно было бы проигнорировать изысканную пикировку наших выдающихся библиотековедов (живые же люди!), но, поразмыслив, я пришел к выводу, что кретинизм – опознавательный знак постсоветского библиотечного дела, может быть, даже центральная научная проблема нынешнего библиотековедения, а понятие библиотечный кретинизм достойно включения в наши терминологические словари. Следовательно, есть повод, хотя бы в постановочном плане, обсудить проблему профессионального библиотечного кретинизма, тем более что редколлегия сборника «Научные и технические библиотеки» приглашает своих читателей принять участие в обсуждении Кодекса этики российского библиотекаря.

Кретинизм – слово французского происхождения, первоначально обозначавшее заболевание, распространенное в горных районах Европы. Впоследствии оно стало употребляться в переносном значении как «крайнее проявление тупости» или, по деликатному выражению Ю.П. Мелентьевой, как «профессионально ограниченное мышление». Ю.Н. Столяров воспринимает обвинение в кретинизме как тяжкое оскорбление человеческого достоинства. Я так не думаю. Если человек страдает неизлечимой болезнью, полученной не по своей вине, нет оснований обижаться на правдивый диагноз. Что же касается профессионального библиотечного кретинизма, то эта духовная деформация видится мне если не предметом гордости, то источником морального удовлетворения и даже поэтического вдохновения. Хотя она несколько архаична.

Вспомним Ф.М. Достоевского. Свой гуманистический лозунг «Красота спасет мир!» он вложил в уста Идиота, то бишь кретина, играющего роль Христа, пришедшего в пореформенную Россию XIX века. Абсолютная правдивость, безграничная доброта, неподкупность, альтруизм, честность в капитализирующейся России воспринимались как проявления слабоумия, идиотизма, кретинизма, а не нормального здравого смысла.

Далее. Вспомним традиционный на Руси культ юродивых. Юродивые, одетые в рваное рубище, обремененные веригами, почитались мирянами как святые подвижники, безгрешные правдолюбцы, которые относились к чину блаженных в иерархии православной святости. Мне кажется, что в современных бескорыстных служителях Книги, получающих ежемесячно менее 2 тыс. рублей и верящих в то, что «Красота спасет мир», есть черты святого юродства, другими словами – блаженного профессионального кретинизма.

Блаженный кретинизм морального сознания российских библиотекарей характеризуют обостренная совестливость, крайняя непритязательность, доброжелательность, доверчивость, чувство ответственности за порученное дело и т.п. Спрашивается, должны ли эти моральные по существу своему качества найти отражение в Кодексе этики российского библиотекаря?

В редакции Кодекса, принятой на конференции Российской библиотечной ассоциации 22 апр. 1999 г. из морально-нравственных ценностей присутствуют лишь этикетные требования («уважать знания коллег и охотно передавать свои знания другим», «относиться с уважением к коллегам и защищать их права», «уважать пользователя»), а о совести, бескорыстии, нестяжательстве, самоотверженности вовсе не упоминается. Ю.Н. Столяров усмотрел в этом факте отказ от традиционных устоев русского менталитета и заявил: «Наш Кодекс – безнравственный в своей основе, этичен он только по названию» [3, с.135]. Однако признавать себя блаженным правдолюбцем он не желает. Создатели Кодекса также дистанцируются от библиотечного кретинизма как анахроничного и ограниченного (деформиро­ванного) профессионального мышления. Придется взять исследование феномена библиотечного кретинизма на себя.

1. Научная значимость дискуссии между Ю.Н. Столяровым и Ю.П. Мелентьевой видится мне не столько в том, что стимулированы раздумья по поводу библиотечной этики, сколько в ясной и откровенной демонстрации нравственно-этического раскола в постсоветском библиотечном деле. Выявились две братские партии, оппонирующие друг другу: партия либералов-демократов и партия гуманистов-патриотов. Кровное братство этих партий обусловлено тем, что обе они вышли из лона социалистического библиотековедения и отмечены ментальными особенностями, выдающими их происхождение.

На первый взгляд может показаться, что всего-навсего обнаружились два новых течения библиотековедческой мысли, по-разному трактующих библиотечную этику и другие теоретические абстракции. Это поверхностное впечатление. Если бы речь шла о научном споре, было бы неуместно вспоминать о расколе, партиях и прочих социально-культурных реалиях. Каждая из названных партий имеет свою социальную базу, т. е. множество профессиональных библиотечных работников, разделяющих партийную идеологию. Ю.П. Мелентьева представляет в библиотечном сообществе либерально-демократиче­скую партию, которая имеет немало сторонников; Ю.Н. Столяров – лидер партии гуманистов-патриотов, и у него есть свой отряд единомышленников.

В отечественном библиотечном деле после утверждения в 1930-х гг. принципа коммунистической партийности ни о каком столкновении партий не было слышно. В советское время, да и в 1990-е гг. библиотечные власти путем убеждения, компромиссов, репрессий всегда добивались единства мнений по важнейшим вопросам и фиксировали его в официально утвержденных положениях, законах, стандартах в качестве руководства к действию. И вдруг вместо привычного единогласия – партийный плюрализм! Разве это не замечательно!

Если бы результатом дискуссии Мелентьевой и Столярова стало всего лишь осознание библиотечным сообществом факта своего идеологического раскола, то и этого было бы достаточно для того, чтобы считать ее знаменательной вехой в истории нашей библиотечной мысли. Дело в том, что образование этих традиционных для русской интеллигенции нравственно-этических партий есть свидетельство зрелости профессионального библиотечного сознания, несмотря на его деформации.

Теперь у нас есть либералы-западники, желающие европеизировать наконец российские библиотеки, дать им конституцию (Кодекс этики), освободить от диктата государственной власти, от комплекса неполноценности, оставшегося от ига тоталитаризма, утвердить безоговорочную гласность, открытость, свободу, независимость библиотек демократической России. Западникам-космополитам, как и полагается, противостоят патриоты-почвенники, которым близки и дороги  национальные традиции совестливости и бескорыстия, а не расчетливости и накопительства, которые верят в особый путь русской цивилизации и в особую гуманистическую миссию библиотек в возрождающейся России, которых привлекают  не глобальные информационные сети, а неисчерпаемые духовные богатства отечественного культурного наследия.

Давняя полемика западников и славянофилов стимулировала развитие общественного сознания в дореволюционной России, в этой полемике формировалось самосознание русской интеллигенции XIX–XX вв., и мне радостно, что раскололось пресловутое единогласие и примитивное единомыслие. Я даже надеюсь, что обнаружившийся раскол будет способствовать изживанию библиотечного кретинизма – нашей национальной достопримечательности, коль скоро мы захотим с ней расстаться.

2. Принципиальные расхождения между обеими библиотечными партиями отчетливо видны в их отношении к двум положениям Кодекса этики российского библиотекаря:

• библиотекарь рассматривает свободный доступ к информации как неотъемлемое право личности;

• библиотекарь не несет ответственности за последствия использования информации или документа, полученного в библиотеке.

Либералы-демократы принимают и горячо отстаивают обе нормы как необходимые условия деидеологизации и модернизации наших библиотек. Но правы они лишь наполовину. Если первая норма (свободный доступ к информации) действительно служит одной из краеугольных основ доктрины либерализма, поскольку обеспечивает права человека на свободу слова и мысли, то вторая норма противоречит этим основам. Рассмотрим по очереди эти нормы.

Беспрепятственный доступ к информации провозглашен во Всеобщей декларации прав человека, принятой ООН в 1948 г., в Международном пакте о гражданских и политических правах (1966 г.) и в других международных соглашениях. Эта норма недвусмысленно звучит в статье 7 Права пользователей библиотек Федерального закона о библиотечном деле. Казалось бы, о чем тут спорить? Но повод для дискуссии все-таки имеется.

Наши либералы-библиотековеды убеждены в том, что никакой цензуры, никаких фильтров, никаких барьеров «между мощной стихией информации, которая захлестнула сегодня все общество, и ее потребителем» быть не должно. Руководство чтением в библиотеках «не только невозможно технически, но и непрофессионально», так как оно «отвратило бы пользователя от библиотеки» и было бы «самоубийственно» [2, с. 68]. Ю.П. Мелентьева соглашается с тем, что «свобода информации ужасная вещь», утешаясь доводом, что «ничего лучше пока не придумано». Получается трагическая безысходность: либо самоубийственное руководство чтением, либо ужасная свобода информации.

Ю.Н. Столяров настроен не столь пессимистично. Гуманистический пафос его выступления звучит в требовании руководствоваться в библиотечном обслуживании профессиональной совестью, «развивать духовную жизнь читателей и приобщать их к мировым ценностям», ограничивать доступ к «мерзким книжкам о способах насилия над малолетними детьми», ибо «беспрепятственный доступ к асоциальной литературе противоречит действительной информационной потребности основной массы общества и рассогласовывается с интересами государства».

Ю.Н. Столяров вовсе не против свободы информации, но считает, что этот вопрос нельзя решать огульно, нужно уточнить: «свобода – смотря для кого, свобода—смотря чего, смотря какой информации» [3, с. 129]. Здесь же он предлагает ряд мер, чтобы уменьшить «ужасы» свободной информации. Такая позиция более разумна и конструктивна, чем содержащиеся в его первой статье выпады против «западных идеологических стереотипов» [1, c. 55–58].

Подобно большинству русских патриотов-антизападников, Ю.Н. Столяров является убежденным государственником. Он отстаивает приоритет российских, а не общечеловеческих культурных и идейных ценностей, его тревожит «обеспечение информационной безопасности России», которой угрожают «культурные суррогаты, пошлость, бездуховность и т.п.» Короче говоря, он мечтает государственные (а возможно, и все российские) библиотеки поставить на службу государству российскому, а не отдельным личностям.

Либеральная доктрина всегда утверждала примат индивидуализма, согласно которому личность выше государства (коллектива, общества). Руководствуясь этой доктриной, либерально-демократические авторы Кодекса приходят к выводу, что если «квалифицированное выполнение профессиональных обязанностей на пользу общества невозможно совместить с ценностями государства», то «приоритет отдается ценностям гражданского общества, как это принято в демократических странах, в отличие от стран с тоталитарным режимом» [2, с. 63]. Правда, это требование в Кодексе не зафиксировано, но оно звучит в статье 5.3 Федерального закона о библиотечном деле, где говорится о приоритетном обслуживании граждан, а не «государства и любых его структур, общественных объединений, религиозных и других организаций».

Именно из признания верховенства интересов отдельного индивида над интересами общества вытекает провозглашаемая Кодексом свобода доступа к любым источникам информации. Эта свобода нужна не обществу, для которого губительна идейная анархия, а несоциализированным индивидам, преследующим личные, а не общественные цели. Так что либеральная идеология реализована в Кодексе в полной мере, с чем здравомыслящий государственник Столяров примириться не может. Он «скромно» замечает, что всякая библиотека «обязана выполнять требования своего учредителя», в противном случае она будет «либо отторгнута, либо разрушена, либо персонал в ней заменен на угодный» тому, кто ее содержит [3, с. 129].

Теперь обратимся к норме, снимающей с библиотекаря ответственность за использование пользователем полученной библиотечной услуги. В подготовленном и изданном РНБ замечательном собрании библиотечных этических кодексов разных стран [4] мне не удалось обнаружить эту норму ни в одном из них. Напротив, в некоторых прямо утверждается: «библиотекари сознают свою ответственность перед обществом» [4, с. 82]. Но если бы даже где-нибудь она и была записана, подлинные либералы-библиотековеды не могут ее принять.

Дело в том, что свобода в цивилизованном обществе обязательно сопровождается ответственностью. Свобода без ответственности за свои действия – это беспредельное своеволие, дикая анархия, а не либерально-демократическая упорядоченность. Библиотечный работник, как и всякий пользующийся доверием людей профессионал, обязан нести ответственность за результаты своей деятельности и перед собственной совестью, и перед коллегами, и перед обществом.

Я считаю, что указанную антилиберальную норму, как и антигуманистическую норму «ужасной» свободы информации следует исключить из библиотечной этики. Тогда утратит актуальность следующий рассказ в стиле абсурдиста Даниила Хармса:

Либерально-демократический библиотекарь Юлия Петровна очень любила детей. Однажды она дала Мишеньке повесть Венички Ерофеева “Москва – Петушки”, а Машутке посоветовала почитать книгу Кэндес Бушнелл “Секс в большом городе”. Когда Миша вырос, он стал миллионером и лидером Союза правых сил, а Машенька сделалась верной супругой и добродетельной матерью. Дети часто с благодарностью вспоминают любимого библиотекаря, но Юлия Петровна не знает об этом, потому что либерально-демократические библиотекари не интересуются результатами своей деятельности и не несут за них ответственности.

Этот рассказ можно использовать в качестве теста для отделения кретинизированных либералов-демократов от прочего человечества. Если библиотекарь признает, что рассказ соответствует Кодексу библиотечной этики, он относится к первым, если нет – ко вторым.

3. Вернемся к вопросу о библиотечном кретинизме. В идеологиях обеих партий обнаруживается, так сказать, родовая травма – наследие социалистического библиотековедения, в свою очередь полученное от народнической интеллигенции позапрошлого века.

Социологическое отступление. В теоретической социологии принято понятие социально-исторический тип, которое раскрывает отношение социальной группы к существующим политическим, экономическим и прочим социальным институтам [5]. Поскольку всякая переломная эпоха связана с трансформацией социальных институтов, обязательно воспроизводится тип прогрессиста, отрицающего прежние институты, и тип консерватора, не спешащего с ними расстаться. Социологи, изучающие современную Россию, выделяют еще типы эгалитариста, эскаписта, консумиста и др. Все эти типы размещаются в двумерном виртуальном пространстве, координатными осями которого служат политическая ось – от демократии до авторитаризма и экономическая ось – от рынка до плановой экономики. Социально-исторические типы и представляющие их самосознание общественные объединения прежде всего ориентируются в политическом и экономическом отношении, ибо они ощущают себя субъектами и политической, и экономической жизни.

Библиотечное сообщество, представляющее собой профессиональную социальную группу, должно, подобно другим социальным группам, сориентироваться относительно политических и экономических осей и вписаться в один или несколько социально-исторических типов, свойственных нынешней России. Экономико-политическая ориентация библиотечного социального института должна стать главной заботой библиотечных партий, коль скоро они заявили о себе.

Политические ориентиры они выбрали: либерально-демократические и государственно-патриотические слоганы написаны на их знаменах, а вот экономических программ у них нет. Это не удивительно. Повышение благосостояния библиотечных работников, экономические гарантии развития библиотек и библиотечной профессии никогда не обсуждались публично. Библиотеки всегда и всецело находились на содержании государства, общественных организаций или фирм, подобно тому, как юродивые питались со стола милосердных хозяев. Для библиотекарей смена планово-бюрократической экономики советского периода рыночно-предпринимательской экономикой нынешнего времени прошла стороной. Были массовые государственные библиотеки, стали публичные муниципальные – разве это экономическая реформа?

Врожденный кретинизм библиотечного мышления состоит в том, что оно не допускает мысли о библиотечном предпринимательстве, об окупаемости инвестиций в библиотеки, о доходности и прибыльности библиотечных учреждений. Вместо этого спорят об этическом кодексе, который бедному библиотекарю принесет столько же радости, сколько юродивому перламутровая пуговица на его рубище.

Скажу очевидные вещи.

В условиях нормальной рыночной экономики богатыми могут стать только товаропроизводители (не берем в расчет криминальный сектор). Библиотекари не считают себя товаропроизводителями, чуждаются коммерции, и значит, они никогда не смогут обогатиться. Закон о библиотечном деле обещает библиотекам государственную поддержку, что давно практикуется в цивилизованных странах. Беда в том, что наше государство бедное, и поэтому его ассигнования на библиотечные нужды всегда были и до сих пор остаются скудными подаяниями по остаточному принципу. Напрашивается негуманный, недемократичный, нелиберальный и даже непатриотичный вывод: до тех пор, пока библиотеки будут общедоступными и бесплатными, библиотекари будут нищими пролетариями умственного труда.

Обидно мне за дорогих моему сердцу подвижников еще и потому, что другие социально-культурные работники оказались экономически более защищенными, чем совестливые и безответные библиотекари. Мы платим за вход в музеи, театры, стадионы, кинотеатры, за занятия в спортивных секциях, творческих студиях, музыкальных школах. Массовая культура коммерциализировалась изначально, изначально был платным информационный сервис, не говоря уже о частных турфирмах, рекламных и PR-компаниях. Стремительно дорожают книги, дабы обеспечивалась прибыльность книгоиздательского бизнеса. Только библиотечное дело да еще начальная школа остаются бастионами демократического гуманизма. Но зато там самоотверженно трудятся самые бедные государственные служащие. На улицах наших городов нет бесплатных общественных туалетов, зато есть бесплатные публичные библиотеки. Российская культура может этим гордиться!

Библиотечная услуга имеет высокую себестоимость. Эта себестоимость постоянно возрастает, потому что дорожают книги, увеличивается оплата коммунального обеспечения, растет инфляция. Материальная компенсация, разумеется, отстает, однако не отстает моральная компенсация. Гуманные и просвещенные законодатели, защищая права пользователей библиотек, принимают законы об общедоступных  библиотеках, обязывающие библиотечных работников бесплатно предоставлять различные библиотечно-библиографические услуги, библиотекари честно выполняют свой профессиональный долг, а красноречивые писатели, поэты, журналисты и обычные интеллигенты неустанно прославляют библиотечное подвижничество. Примеров много, приведу первый попавшийся.

В «Литературной газете» за 3–9 сент. 2003 г. опубликована статья писателя Бориса Алмазова под названием «Библиотекарь – человек государственный». Восторженный автор не пожалел высоких слов: «Библиотекарь – проводник и охранитель читателя, наставник и опора в море книг, где совсем небезопасно»; «Библиотекарь – просветитель, просвещение народа – одна из главнейших его задач, что прежде, что теперь»; «Библиотекарь всегда собеседник, всегда советчик, он и юрист, и психотерапевт, а в детских библиотеках, да и не только в детских – мама»; «Этим женщинам за их бесценный самоотверженный труд хотелось целовать руки!»; «Вот эти женщины-библиотекари и есть наш народ, цвет народной интеллигенции!» и т.д. Б. Алмазову кажется «чудом», что «при всех экономических унижениях, выпавших на долю бюджетных организаций, доведенных до нищенства, библиотеки выстояли». Чтобы «подкрепить» библиотеки – «рубеж нашей национальной культуры», писатель в конце статьи призывает всех доброхотов «передавать в библиотеку книгу, цветок в горшке, видеокассету».

Трогательная статья. Жаль только, что вместо восторга вызывает она чувства стыда и досады. Стыдно за державу: всем известно, что «государственные люди», библиотечные чудотворцы, эрудиты, «юристы, психотерапевты и мамы», «цвет народной интеллигенции» с трудом сводят концы с концами; стыдно за литераторов, которые готовы целовать руки «бесценным, самоотверженным женщинам», но забывают возвысить голос в их защиту; обидно за коллег-библиотекарей, смиренно довольствующихся нищенской копеечкой; досадно, что лестные комплименты настолько заворожили наших библиотековедов, что стали им дороже конвертируемой валюты.

Кодекс профессиональной этики российского библиотекаря начинается великолепными словами: «Библиотекарь обеспечивает высокое качество и комфортность услуг, их доступность и разнообразие всем желающим через использование возможностей своего учреждения, а также привлечение других ресурсов». Выполнить это этическое требование возможно, если фонд хорошо комплектуется (конечно, новой литературой и аудиовидеоматериалами, а не дарами населения), если библиотека располагает хорошими каталогами, просторными помещениями, выходом в Интернет и электронной доставкой документов. Ясно, что в большинстве библиотек такая возможность отсутствует и остается реализовывать другие требования Кодекса – «строить свои отношения с пользователями на основе уважения к личности и ее информационным потребностям», а также «стремиться к профессиональному совершенствованию, повышению уровня профессионального образования».

Кодекс призывает библиотекарей «заботиться о высоком общественном статусе своей профессии, стремиться показать социальную роль библиотеки, укрепить ее репутацию». Писатели-мифотворцы вроде цитированного Б. Алмазова гораздо лучше профессиональных библиотекарей справляются с этой задачей. К сожалению, несмотря на все усилия, нам не удается ни повысить общественный статус профессии, ни укрепить ее репутацию. Более того, они катастрофически падают и, что самое опасное для будущности библиотечного дела, отвергаются дееспособной молодежью.

Последние годы я занимаюсь изучением ценностных ориентаций и жизненных планов современного студенчества, в том числе воспитанников библиотечной школы. Некоторые результаты этой работы приведены в [6]. Вывод статьи неутешителен: мы не встретим образованных, умных, энергичных, талантливых молодых людей под ветшающей библиотечной кровлей. Страшно сказать, но современная молодежь отождествляет библиотечный героизм с библиотечным кретинизмом, а некоторые девушки стесняются признаться в обществе, что они учатся на библиотечном факультете. Боюсь, что в недалеком будущем в библиотеках останутся духовно деформированные фанатики книги и немощные пенсионеры. В постсоветской России библиотечная профессия не может существовать в режиме перманентного подвижничества. Моральные стимулы не действуют, нужны стимулы материальные. Пора осознать, что в рыночной среде экономика первична, а этика вторична; более конкретно: сначала фандрейзинг, а этический кодекс потом.

Кстати сказать, поиски источников финансирования давно уже стихийно ведутся доведенными до отчаяния библиотечными коллективами. Один из примеров вынужденного библиотечного предпринимательства – залоговая библиотека в условиях вуза, описанная А.А. Базикало [7]. Читатель вносит залог в размере рыночной цены книги и оплачивает сумму за пользование книгой нужное ему количество суток. Если книга не возвращается в срок, сумма залога поступает в распоряжение библиотеки и расходуется на пополнение ее фонда. Как пишет автор, стоимость проката 2 рубля в сутки. Если учесть, что для того, чтобы своевременно добраться до учебного заведения и вернуться домой городским транспортом, студентам приходится выкладывать 15–20 рублей, плата за пользование библиотечной книгой не выглядит чрезмерной.

Вузовская библиотека – не общедоступное государственное учреждение, поэтому ей не очень страшен Федеральный закон о библиотечном деле. Конечно, о Законе следует говорить отдельно, но не могу не заметить, что Закон этот – плод компромисса между гуманистами-державниками и либеральными демократами. Во многих его статьях звучит гуманистическая норма «бесплатно», но есть лазейки: согласно статье 13 библиотеки имеют право «определять сумму залога при предоставлении редких и ценных изданий, а также в других случаях, определенных правилами пользования библиотеками» (ничто не мешает объявить в этих правилах ценным любой документ, имеющий библиотечный штамп, и установить соответствующую сумму залога за пользование им), библиотеки могут «определять условия использования библиотечных фондов на основе договоров с юридическими и физическими лицами» (почему бы в эти договоры не включить оплату амортизации износа книг?); библиотекам не запрещается «осуществлять хозяйственную деятельность … при условии, что это не нанесет ущерба их основной деятельности» (если трудолюбивым библиотекарям кое-что перепадет от успешной хозяйственной деятельности их учреждения, разве это может нанести ущерб их трудовым функциям?) и т.д. Законом запрещается разгосударствление, приватизация государственных и муниципальных библиотек (статья 23.4). Очень хорошо! – воскликнем мы вместе с гуманистами-государственниками.

Одновременно тот же Закон гарантирует государственный протекционизм любому юридическому или физическому лицу, создающему негосударственные или частные библиотеки (статьи 6.1 и 6.2). Вот где простор для библиотечного бизнеса! Где Вы, библиотечный Роман Абрамович? Вам будет небезынтересно узнать, что «порядок доступа к фондам библиотек, перечень основных услуг и условия их предоставления библиотеками устанавливаются в соответствии с уставами библиотек» (статья 7.2), а никак не с Федеральным законом о библиотечном деле. Получается, что Закон не против библиотечного предпринимательства, а против пассивности библиотечных работников и консерватизма библиотечной экономики.

Отважно бросая вызов государственному бюрократизму и провозглашая приоритетность библиотечного обслуживания отдельного читателя, а не государства или его структур, либерально-демократическая партия почему-то не осознает, что существует лишь один путь достижения библиотеками свободы от контроля и диктата учредителей – обретение экономической независимости.

В постсоветской России независимы только богатые. Значит, от деклараций о независимости нужно перейти к делу, т.е. для обогащения библиотек и библиотекарей использовать свободу предпринимательства и рыночной инициативы, образующие краеугольный камень либерализма. Если гуманиста-патриота Столярова экономическая свобода рук заведомо не тревожит, потому что его библиотечная партия работает «за совесть», а не за серебреники, то бесстрашным либералам без экономического обеспечения их свободолюбивых амбиций никак нельзя.

Их идеал по сути дела – это не государственные нонпрофитные (бесприбыльные) учреждения культуры, а коммерческие библиотеки, где каждый сам себе учредитель и новаторствует, рискует, самовыражается в духе Федерального закона о библиотечном деле и Кодекса этики российского библиотекаря. К сожалению, наши либералы непоследовательны в своем либерализме и вместо земных проблем фандрейзинга углубились в кодификацию морально-этической мистики. Видимо, угроза вырождения библиотечной профессии, той профессии, к которой обращаются авторы Кодекса, не принимается ими всерьез, и в этом я склонен видеть симптом «ограниченности профессионального мышления».

4. В статье, открывшей полемику вокруг Кодекса «библиотекар­ской» этики, Ю.Н. Столяров довольно сдержанно выражал свой скептицизм: «Надобность Кодекса этики для такой мирной специальности, как библиотечная, нуждается в доказательствах» [1, c. 49]. В 2003 г. он рубит сплеча: «Наш Кодекс взрывает само понятие этики, приравнивая нравственное к безнравственному» [3, с. 135]. Думаю, что Юрий Николаевич слишком погорячился и оказался неправ. Чтобы пояснить суть его заблуждения, нужно сделать этическое отступление.

Ю.Н. Столяров, подобно большинству обществоведов, не видит разницы между понятиями мораль, этика, нравственность, использует эти термины как синонимы, отождествляя нравственные, этические, моральные нормы, принципы, обязанности и т.п. Может быть, в публицистических выступлениях такое смешение допустимо, в научных же рассуждениях оно затрудняет поиск истины.

Мораль, точнее – моральное сознание, есть составная часть человеческой духовности, включающая такие высокие чувства, как совесть, стыд, честь (достоинство). Мораль – неотъемлемое качество социализированного индивида (некоторые генетики, например В.П. Эфроимсон, считают его врожденным) и человеческого социума. И. Кант толковал об априорных «чистых нравственных законах», которые «безусловно повелевают» поведением свободного общества (см.: Критика чистого разума, раздел Об идеале высшего блага). Мораль – исходная, первичная инстанция в треугольнике Мораль – Этика – Нравственность.

Этика – учение о должном, результат осмысления импульсов и запретов морали в виде норм, заповедей, предписаний, кодексов, организующих общественную жизнь согласно принятым идеалам добра, справедливости, счастья. Мораль – проявление человеческой природы, своего рода бессознательный архетип в смысле К. Юнга, а этика – продукт абстрагирующего общественного сознания, одна из форм, или видов последнего. Этика не делает человека совестливым. Ее задача – ограничение дикой свободы морально обоснованными табу и утверждение ответственности (долга) человека перед самим собой, другими людьми, Богом.

Нравственность – оценка господствующих в обществе нравов (обычаев, традиций, стереотипов, образцов, правил и т.п.) с точки зрения того или иного этического учения. Одна и та же норма может осуждаться одним учением и одобряться другим, например, ростовщичество, аскетизм, кровная месть оцениваются неоднозначно. Реальное поведение людей в большей мере управляется их моральным сознанием (совестью, страхом стыда и бесчестья) и возможностями свободной самодеятельности, чем этическими предписаниями. Отсюда – неустранимое противоречие между научно-абстрактной этикой и обыденно-конкретной нравственностью.

Аналог треугольника Мораль – Этика – Нравственность треугольник Язык – Лингвистика – Речь. Языковая способность – врожденное качество homo sapiens, реализуемое индивидом при наличии социальной среды; лингвистика – научное учение о языке и речи, диктующее, кстати сказать, нормы литературной риторики; речь – результат воплощения языковой способности в виде устных или письменных текстов.

Из этического отступления вытекает, что «нравственных взглядов» и «безнравственных кодексов», о которых толкует Ю.Н. Столяров, в действительности нет, имеются этические предписания и объединяющие их этические (ни в коем случае не моральные или нравственные) кодексы. Поскольку сформировались различные этические учения, имеют право на существование и даже должны быть различные кодексы. Если в современном библиотековедении обнаружились две оппонирующие друг другу партии, значит, следует ожидать появления по крайней мере двух или даже больше этических кодексов.

Смешав вместе мораль, этику, нравственность, Ю.Н. Столяров требует, чтобы в отечественном библиотечном деле господствовал монопольно один, единственный кодекс. Поэтому он озабочен тем, чтобы из Кодекса этики российского библиотекаря, принятого РБА, вытеснить либерально-демократические нормы и утвердить вместо них нормы гуманистически-патриотические. Не разделяю воинствующей озабоченности нашего замечательного библиотековеда. Зачем со скандалом отнимать у либеральных романтиков возможность выразить свои идеалы? Ведь даже одобрение их авторитетом РБА не лишает оппонентов права на публикацию альтернативного кодекса гуманистов-патриотов, которых немало в нашей стране. За дело, Юрий Николаевич!

Размножение кодексов не означает раздвоение, утроение, одним словом, мультипликацию совести российских библиотекарей. Совесть, подобно языку, культурно-генетическое наследие, она может включать «диалекты», но не расщепляется на «диалекты совести», являясь единой сущностной составляющей национального менталитета, не подвластной ни этике, ни юриспруденции.

Ю.Н. Столяров весьма кстати напоминает об особенностях русского менталитета, о том, что библиотекарь будет поступать так, «как подсказывает ему здравый смысл и совесть … А что его действия расходятся с буквой Кодекса, – это не беда» [1, с. 53]. Напоминание это уместно, потому что жизнеспособность всякого этического кодекса будет определяться не научными дискуссиями, а практической деятельностью российских библиотекарей с их анархическим менталитетом.

Обсуждаемый нами Кодекс сверялся с иностранными аналогами, с общечеловеческими стандартами, а никак не с беспокойной совестью российского библиотекаря. Но, может быть, несмотря на это он приживется на почве постсоветской России, изрядно перепаханной экономическими и политическими реформами? Однако в любом случае хотелось бы иметь национально ориентированный Кодекс, сделанный «по совести», а не по зарубежным моделям. Жаль только, что этот Кодекс не приобщит нас к гуманистическому фандрейзингу.

5. Подведем итоги. Библиотечный кретинизм… Лучше всего было бы изъять это выражение из обращения и навсегда о нем позабыть. Но сейчас оно употребляется в специальной литературе для обозначения некоторых характерных явлений нашего времени, и поэтому его нужно зарегистрировать в профессиональных библиотечных лексиконах.

Предлагаю следующую дефиницию:

Библиотечный кретинизм – профессиональная духовная деформация, состоящая в замене экономических стимулов этическими предписаниями и апологетическими мифами. Деформацию олицетворяют: 1) гуманист-патриот, игнорирующий рыночную среду; 2) либерал-демократ, пренебрегающий свободой предпринимательства.

Предчувствую, что мой друг Столяров, прочитав эти строчки, язвительно спросит: «А ты-то, Соколов, за что ратуешь? Окретинил родную библиотечную профессию и думаешь, что сделал доброе дело?».

Позвольте объясниться. Много лет тому назад я сочинил элегию:

Синенький скромный платочек,
Ситцевый синий халат –
Это наш вечный
Библиотечный
Неизносимый наряд.

… … … … … … …

Если страдала Россия,
То ни пайков, ни наград
Мы не просили,
Просто – носили
Ситцевый синий халат.

 

Когда же в свой срок
Подводили мы жизни итог,
Кто оставался,
Тем доставался
Синенький скромный платок.

Я за то, чтобы гардероб библиотечных женщин не ограничивался скромными платочками и ситцевыми халатиками. Я за то, чтобы их дети могли обучаться музыке и иностранным языкам в частных школах, а сами они иногда посещали Лазурный берег Средиземного моря. Я за то, чтобы библиотечные гуманисты и либералы изжили блаженный кретинизм и начали добиваться в социально-экономической структуре постсоветской России того места, которое им принадлежит по праву, а именно: библиотечная профессия должна относиться к среднему классу, а не к пролетариям умственного труда, как сейчас. Вот мое кредо.

Список литературы

1. Столяров Ю.Н. Размышления по поводу этического кодекса библиотекаря // Науч. и техн. б-ки. 2001. № 12. С. 48–61.
2. Мелентьева Ю.П. Ответ оппоненту // Там же. С. 62–69.
3. Столяров Ю.Н. Размышления о библиотечной этике год спустя // Там же. 2003. № 4. С. 123–142.
4. Библиотечная этика в странах мира / Сост. В.Р. Фирсов, И.А. Трушина. СПб.: Изд-во РНБ, 2002. 152 с.
5. Колбановский В.В. Социально-исторические типы: генезис, природа, тенденции развития // Ценности социальных групп и кризис общества. М., 1991. С. 32–58.
6. Соколов А.В. Доживем до воскресения // Науч. и техн. б-ки. 2003. № 5. С. 5–24.
7. Базикало А.А. Залоговая библиотека в условиях вуза // Там же. №  4. С. 98–101.

Дорогой Аркадий Васильевич!

Поздравляем Вас со славным юбилеем!

От всей души желаем доброго здоровья, благополучия и неизменных успехов во всех Ваших творческих начинаниях.

Надеемся на долгие годы сотрудничества.

Редколлегия сборника
«Научные и технические библиотеки»