ОБЗОРЫ. РЕЦЕНЗИИ
УДК 02(470)(09)
И. Л. Бендерский
Вспоминая прошедшее
Взявшись за рецензию на книгу Б. Н. Бачалдина «Фрагменты памяти» (М.: Пашков дом, 2006.
– 460 с.), я поставил перед собой двойную задачу. Рассказать не только о ней,
но хоть немного и о человеке, ее написавшем. Нарисовать его портрет таким,
каким я его вижу. Обдумать высказанное им и даже попытаться немного «додумать»
невысказанное. В итоге получилось что-то, отличающееся от рецензии в привычном
понимании ее устоявшихся форм. Остается надеяться, что читатель примет, быть
может, такую манеру изложения тех мыслей и чувств, которые родила во мне книга
и личность ее автора.
Думаю, что мало кто из старших поколений работников
крупнейших библиотек и научно-информационных учреждений не слышал об авторе рецензируемых
воспоминаний. Не только в Москве и С.-Петербурге. Я имею в виду и ветеранов,
библиотекарей и библиографов со стажем областных, краевых, республиканских
библиотек всех субъектов Российской Федерации.
Борис Николаевич
Бачалдин, фронтовик, инвалид самой тяжкой из войн, выпавших на долю нашего
народа, принадлежит к поколению мальчишек и девчонок, которые тогда, в
«сороковые, роковые», отстояли самое главное из всех уважаемых ныне хотя бы на
бумаге прав человека. Наше с вами право на само существование в этой жизни.
Грустно, что сегодня некоторым об этом уже надо напоминать. В том числе и
людям, которые дежурно-привычно, не особенно вдаваясь в истинный смысл ими же
произносимых слов, поздравляют 9 мая с праздником последних из уцелевших в той
страшной мясорубке…
Еще в дни войны, едва оправившись после тяжелого ранения,
молодой провинциал из Улан-Удэ пришел в Московский государственный библиотечный
институт (ныне – Московский государственный университет культуры и искусств). В
1948 г. он закончил библиографический факультет МГБИ и, как пишет в своей
книге, «в октябре этого же года был зачислен на должность старшего библиографа
Фундаментальной библиотеки общественных наук (ФБОН) АН СССР». Позднее окончил
также аспирантуру ФБОН по специальности «Библиотековедение».
На протяжении многих последующих лет Борис Николаевич впитал
в себя, накопил ценнейший и самый разнообразный опыт в обеих специальностях.
После ФБОН работал главным библиотекарем в аппарате Библиотечной комиссии при
Президиуме Академии наук СССР. В середине
1950-х гг. практически в одиночку и на пустом месте создал
библиотеку Всесоюзного научно-исследовательского института экономики сельского
хозяйства. Трудился в Государственной научной библиотеке, а после ее
реорганизации – в стенах ее московской «наследницы» ГПНТБ СССР. Стоял и у
истоков рождения сборника «Технические библиотеки СССР» (ныне – журнал «Научные
и технические библиотеки»). В 1965 – 1969 гг. возглавлял отдел универсальных
научных (областных) и специальных библиотек в Управлении библиотек Министерства
культуры РСФСР, а в 1969–1974 гг. – журнал «Библиотекарь» (ныне –
«Библиотека»).
Кандидат педагогических наук, заслуженный работник культуры
РСФСР (1973 г.), удостоенный этого звания именно за заслуги в области
советской печати, в 1974 – 1985 гг. Б. Н. Бачалдин был
начальником Управления библиотек Министерства культуры Российской Федерации. И
нужно сказать, что немало содействовал укреплению библиотек и библиотечного
дела, развитию библиографии в самых разных ее видах и формах. (К сожалению, за
пределами профессиональных изданий, в широкой печати, отмечать даже
относительные успехи тех лет в книжно-библиотечной сфере сегодня не столь уж
модно.)
Уже после выхода на пенсию Борис Николаевич не усидел дома.
В течение десяти лет, с весны 1986 г., он работал ведущим научным сотрудником
в Государственной библиотеке им. В. И. Ленина, ныне Российской государственной
библиотеке. И оставил в своей душе весьма противоречивый след от всего, что
наблюдал в те бурные, переломные для всех нас годы в «главной библиотеке
страны». Воспоминания начал писать «в конце девяностых как домашнее чтение для
себя и для близких, закадычных друзей». О дальнейшем движении своего труда к
печатному изданию, о своих колебаниях на этом пути пусть лучше расскажет сам
автор:
«Увлекся и все активнее и полнее личные моменты биографии
стал сопрягать с общественными, служебными. Кое с какими эпизодами исповеди
ознакомил некоторых коллег (М. Я. Дворкину,
Е. А. Фенелонова, Л. М. Коваль, Л. В. Юрченкову и
др.). И вдруг неожиданно, когда в Кабинете библиотековедения РГБ (так привычнее
мне называть отдел литературы по библиотечному делу, библиографоведению и
книговедению) коллеги нескольких московских библиотек чествовали меня с
80-летием, полуофициально было принято решение о публикации моих мемуаров.
Согласился, внутренне вздрогнув. Дело-то чрезвычайно ответственное. Трудно
определиться с линией поведения, найти нужный такт, стиль повествования, соотношение
личного и публичного, симпатий и антипатий, предусмотреть последствия… Словом,
мемуары – очень сложная и противоречивая разновидность творчества. Отважившийся
их опубликовать не может отрешиться от мысли, что он вверяет повесть о себе в
какой-то мере суду общественности, профессионалов, коллег, доброжелателей и
одновременно – недругов и критиканов. <…> Стремился о прожитом и
пережитом рассказывать так, чтобы ненароком кого-то не обидеть. Стремился
проанализировать и справедливо оценить то состояние и процессы развития
библиотечного дела, участником и свидетелем которых был, сказать доброе слово
тем специалистам и коллегам, с которыми меня свела жизнь, отнюдь не
безоблачная».
Задуманное удалось реализовать. Рассказ о себе и коллегах, о
судьбе, о работе и об эпохе получился спокойный, насколько это вообще возможно,
и взвешенный. Критика, а где надо и острое неприятие тех или иных явлений,
разумеется, присутствуют, но нигде не разрушают общего позитивного,конструктивно-созидательного
авторского настроя и как следствие стиля повествования. Причиной такого
непопулярного в наши скандальные дни тона в мемуаристике я вижу своего рода
симбиоз жизнелюбия Бориса Николаевича с его неподдельным уважением к людям.
И в советское, и в постсоветское время мне довелось повидать
достаточно начальников и бывших начальников самого разного калибра. Скажу честно,
мало кто из них держался в общении так, как Борис Николаевич. Не с той
вежливостью, за которой все равно неистребимо проглядывает чувство собственного
превосходства, а с той действительной внутренней интеллигентностью, что не
оставляет сомнения в искренней убежденности твоего собеседника в равноправии
всех людей. Подчеркиваю, не в равенстве их во всем, что есть абсурд, а именно в
равноправии.
Поэтому уверен, в случае с Б. Н. Бачалдиным его
желание в мемуарах «ненароком кого-то не обидеть» – не конъюнктурно-пугливое
стремление к бесконфликтности (кого и чего бояться пенсионеру?), а настоящий
такт и деликатность души. (Эта моя мысль невольно подтверждается и тем одинаково
ровным дыханием теплоты, которая по тексту воспоминаний содержится в
характеристике и живых людей, и людей, в разное время ушедших от нас.)
Однако наивно было бы думать, что по страницам воспоминаний
сплошь разлита некая благостность, что безграничный альтруизм застилает автору
глаза, мешает видеть подлинную картину происходящего – с неизбежным во все
времена столкновением интересов, характеров, воль. Все перечисленное
присутствует в книге. Но сочленяется в единую и цельную картину специфически
«бачалдинским» способом. Я бы назвал это своеобразным творческим приемом Бориса
Николаевича. Почти во всех предварительно или заключительно общих
характеристиках людей, с которыми столкнула его жизнь, он остается предельно
деликатен. Но в эпизодах, в описании реальных ситуаций его герои обретают
подлинную плоть и предстают перед читателем во всей неоднозначности
человеческой натуры. Такими увидит читатель и ключевых, «знаковых» в
библиотечном деле поздних советских лет людей: О. С. Чубарьяна,
В. В. Серова, Г. П. Фонотова, К. И. Абрамова и
других.
Между прочим, ценность воспоминаний как дополнительного источника
по истории отечественной культуры и науки, библиотек и библиотечного дела как
раз и состоит в том, что они вносят живую струю в суховатый системообразующий
материал по теме. А в чем-то не только уточняют, но и подправляют его в сторону
действительной, а не условно-обобщенной исторической правды.
Произведение не лишено и прямого полемического пафоса. Автор
умеет давать отпор тем хлестким обвинениям, упрекам, которые посыпались на его
голову, как это у нас принято, когда он перестал быть каким бы то ни было
начальником. Приведу в усеченном виде один из характерных примеров такого
отпора всего лишь по одной из десятков библиотечных проблем, которых касается в
своем труде Борис Николаевич:
«Ни на одной из многочисленных встреч с
практиками-методистами я ни разу не был освистан, излагая суть давно
сложившейся концепции. Сама живая практика подтверждала, что невозможно исключать
из научно-методической службы ее организационную функцию. С этим убеждением я
прожил всю свою профессиональную жизнь. И вот на ее исходе, растеряв
единоверцев, лишенный трибуны для диспута, для драки с перековавшимися согласно
новым временам библиотечными специалистами в ранге профессоров, узнаю, что мое
поколение, и в первую голову я, Бачалдин, зря ломали копья. Огорчительно, что слывший
когда-то первым знатоком методической службы профессор А. Н. Ванеев
на исходе XX века вдруг
засомневался в пользе такой службы. Он риторически восклицает: «Нужно ли
библиотекарям методическое руководство?». Ему потребовалось шесть лет, чтобы
собраться и в большой желчной статье разделать Бачалдина под орех. Он ставит
ему в вину то, что тот посмел на протяжении десятилетий в публикациях,
докладах, многочисленных лекциях и консультациях популяризовывать единство
методической и организаторской работы, доказывать, что самые умные ее, полезные
и красивые советы и рекомендации, не переведенные на организационные рельсы, в
практическую плоскость, и ломаного гроша не стоят. Они повиснут в воздухе,
останутся пустым, нематериализованным звуком! Таков лейтмотив всех моих
выступлений и публикаций».
Чтобы не перегружать рецензию подстрочно-справочным
аппаратом, я убрал из приведенной цитаты ссылку на соответствующую статью
А. Н. Ванеева, опубликованную в журнале «Научные и технические библиотеки»
(1999. – № 8. С. 4–14). И еще одно поясняющее дополнение, которое кажется мне
принципиально важным. Не в связи с данным сюжетом, а для правильного понимания
цели моего рассказа об авторе и его книге вообще.
Я отнюдь не имею намерения безоговорочно поддерживать Бориса
Николаевича во всех его спорах и дискуссиях с коллегами. Да и не владею в ряде
подобных случаев достаточными профессиональными знаниями, позволяющими делать
это на приемлемом уровне. Вижу одну из своих задач в другом. Как в любой
области человеческих знаний, в библиотечном деле люди, пишущие и публично
говорящие о его проблемах, делятся на две категории. Они могут придерживаться
буквально сотен различных точек зрения, но по большому, по «гамбургскому»
счету, все равно разделяются лишь на две группы.
Представители одной, конечно же, не без оглядки на внешние
обстоятельства, но по сути, по сердцевине сказанного всегда будут высказывать в
печати лишь то, в чем искренне убеждены и что не противоречит при этом их
представлениям об этике и морали. Представители второй группы, напротив, не
целиком, но в определяющей степени руководствуются
вышеуказанными внешними обстоятельствами. (Можно или модно теперь написать так,
а не этак; наиболее выгодно и эффектно будет высказать такую-то мысль при
таких-то условиях; во главе такого-то печатного издания уже Иванов, и я могу,
наконец, «застолбить» тему, расправиться с Петровым и т.п.) Причем
представители обеих групп под воздействием меняющейся жизни и в силу иных
причин могут с годами корректировать, даже полностью пересматривать свои
прежние взгляды.
Понятно, что в реальной жизни граница между двумя группами выглядит
порой неуловимо текучей. Что и представители первой группы могут иногда держать
в голове попутные мотивы, и
представители второй не могут полностью игнорировать устоявшиеся правила и
этические нормы, даже если они для них несколько эластичны, подвижны. Но все же
есть та незримая граница, по одну сторону которой люди, для которых главное –
высказаться о наболевшем, а по другую те, для кого сама возможность высказаться
– преимущественно лишь инструмент, средство решения каких-то третьих, не очень
связанных со смыслом высказывания, задач.
В этом плане одна из моих целей как раз показать, доказать
читателю, что герой данной рецензии бесспорно и недвусмысленно принадлежит к
первой из означенных групп. Что же касается других пишущих и говорящих на
библиотечные темы из упомянутых в тексте воспоминаний лиц, то дело читателей,
которым знакомы их произведения и выступления, судить о том, относятся эти люди
к первой группе или ко второй.
Ясно, что незаслуженный упрек, несправедливая обида может и
в каких-то случаях даже должна стать одним из самых серьезных побудительных
мотивов к определенным высказываниям в литературе мемуарного жанра. Мы знаем
воспоминания, когда подобный мотив вообще превалировал, становился своего рода
главной пружиной повествования.
Однако тот элемент полемики, которым пронизаны, кстати, лишь
некоторые страницы книги Б. Н. Бачалдина, в итоге нужен автору не
только и не столько для удовлетворения обид на конкретных лиц. Его заключительные
строки по любой спорной проблеме – даже если по ходу полемики он кого-то в
чем-то и упрекал – всегда нацелены на поиск выхода из сложившейся ситуации, на
аргументированное обоснование каких-то конкретно-практических предложений либо,
напротив, на объективное доказательство неверности тех или иных внешне
привлекательных идей, утвердившихся в головах ряда библиотековедов.
Удивительное дело: человека, уже несколько лет как
переступившего восьмидесятилетний рубеж, проблемы сегодняшнего
библиотековедения в действительности волнуют куда больше, чем многих
современных его творцов.
Уже отмеченное многообразие и богатство личного опыта
автора, позволяющее ему со знанием дела судить о самых разных процессах и явлениях
в библиотечном деле, предопределяет в какой-то степени и структуру книги. Чтобы
заинтересованный будущий читатель получил о ней более-менее ясное
предварительное представление, приведу здесь, прямо по «Содержанию», названия
ее глав, вступительного и заключительного разделов: «От автора. (Вместо
предисловия.)», «Всему начало – отчий дом», «В годы военного лихолетья»,
«Друзья моей юности», «Вторжение в профессию», «Сюзанна», «Уникальная школа
профессионализма и этики», «Смешались дела семейные, служебные, общественные»,
«Завязь служебного романа», «Библиотечная комиссия. Сектор сети спецбиблиотек»,
«Прыжок в экономику агропрома», «Главный библиотечно-информационный форпост
эпохи индустриализации», «Прорыв в неведомое научно-информационное пространство»,
«Смена амплуа», «”Библиотекарь”», «И вновь Министерство культуры», «Ленинка: ко
двору и не ко двору», «Послесловие», «Об авторе». (Последний, самый короткий
раздел книги написан ее научным редактором, С. И. Ефремовой.)
Если отойти от профессиональных аспектов книги и обратиться
к прочим ее составляющим, то обнаруживаешь, что Борис Николаевич – очень
неплохой бытописатель. На относительно небольшом по объему материале он
рельефно воссоздает картины жизни из далекого прошлого. Отдельные, но яркие
сцены из раннего детства, воспоминания школьно-подростковых лет удачно
сочленяются с попутными характеристиками каких-то неприметных сторон хозяйственного
уклада, с пейзажно-архитектурными наблюдениями, с другими мимоходом
подмеченными особенностями довоенного Улан-Удэ (Верхнеудинска до 1934 г.).
Вроде бы мельком о том, как встречали праздники – советские и церковные вперемешку,
что любил читать, какие учителя и чему учили в школе, к чему приучали с детства родители и чего боялись в
разговорах между собой… А в результате – цельное полотно, воссоздающее
атмосферу ушедшего навсегда.
То же самое можно сказать и о страницах, связанных с памятью
военных и послевоенных лет. По образованию я историк и что-то все-таки знаю из
жизни своей страны в ее многотрудном и трагическом XX столетии, которое Мандельштам назвал
«век-волкодав». Да и непосредственно о быте людей приходилось читать. Причем не
только в опубликованных книгах, но и в «самиздате» советского периода. Поэтому,
взяв первый раз в руки «Фрагменты памяти», честно признаюсь, высокомерно
полагал, что книга вряд ли добавит что-то к моим не сугубо библиотечным, а
общеисторическим знаниям.
Тем приятней было затем осознать, что ошибся. Конечно, книга
не поменяла тот образ эпохи, что сложился в моей голове отнюдь не вчера. Скорее
наоборот, еще больше утвердила в сознании осмысленное и прочувствованное ранее.
Но как много мелких, но самых важных для историка штрихов к портрету времени
она мне дала! К деталям жизни и родственных, дружеских, производственных, даже
любовных отношений людей определенного круга, определенной формации в
конкретном месте в конкретном году. А насколько больше даст читателю, более
проницательному и внимательному? Об этом можно только с завистью догадываться…
С этой точки зрения книга будет в равной степени интересна
как профессионалу – библиотековеду и библиотекарю-практику, так и любому читателю,
не утерявшему интерес к родной истории, т.е. в известной степени, к истории
самого себя.
Что касается широкого социального фона событий, то книга не
содержит каких-либо специально политизированных страниц с объемными и
развернутыми размышлениями об эпохе. Некоторые краткие обобщения и наблюдения
на этот счет равномерно вкраплены по всему тексту в непосредственную ткань
повествования. И в этом смысле носят сквозной характер. Их общий тон не оставляет
сомнений в резком неприятии автором, скажем, сталинского режима, бесчеловечного
и преступного. (Такая позиция подкреплена и горьким личным опытом. Многодетная
семья Бачалдиных рано потеряла отца и кормильца: «…может быть, как самый трагический
эпизод биографии врезался в память тот знойный летний день 1938-го, когда мама,
отстояв в духоте и вони тюремную очередь, получила обратно передачу и, как удар
хлыстом, известие, что отец отправлен по 58-й статье в ссылку без права
переписки, свиданий, получения передач…».)
Отношение же автора к послесталинским и позднесоветским
реалиям полифонично. Оценки тех или иных явлений варьируются. Но господствуют
среди них взвешенные, многофакторные по своей природе. (Сам автор в наших с ним
устных беседах назвал их «диалектичными».) А в анализе
библиотечно-библиографических процессов, можно сказать, преобладают светлые
тона. Борис Николаевич разбирает, конечно, многие недостатки и упущения и этого
периода и, верный себе, весьма дотошно. Но я веду речь об общей тональности. Некоторые, возможно, подумают: потому-то и превалирует
«позитив», что автор – уже в качестве ответственного чиновника – все
более интегрировался во власть. И ошибутся. Попробуем подойти к этой проблеме
исторично.
Если б книгу подобного рода, допустим, писал я, с гораздо
меньшим, но своим опытом непосредственного общения с библиотечным миром
(1972–1997), конечно, акценты касательно позднесоветского времени были бы
другие. В соответствии с запросами своего поколения я больше отмечал бы
гнетущие элементы: цензуру, сверхконтроль за немногочисленной множительной
техникой, затрудненный доступ ко многим видам литературы, бюрократизацию самых
простейших процедур и форм управления библиотечным делом, его крайнюю
идеологизацию, боязнь любой ответственности, несанкционированной сверху
инициативы и т.п.
Понятно, и я не слепой, чтобы не видеть последующего
развала. Но, даже констатируя шокирующий обвал «рыночных» 1990-х с его обнищанием
библиотек, фантастическим падением тиража изданий и беспредельной коммерциализацией
книжного рынка, я не преминул бы оговориться. Дескать, свобода читать и писать,
что хочешь, все равно дорогого стоит. А без компьютерной революции, худо-бедно
пришедшей и к нам, мы вообще окончательно бы скатились на обочину мировой
цивилизации.
Теперь вернемся назад и посмотрим на социальные проблемы
вообще и книжно-библиотечные, в частности, глазами Бориса Николаевича. Или его
коллег тех же поколений. Представьте, голодная, разоренная войной страна
постепенно встает на ноги. А после XX съезда и власть хоть каким-то боком поворачивается к простым
людям. Ощутимо начинает расти жизненный уровень населения, разворачивается
интенсивное жилищное строительство. Даже промышленность, до того обслуживавшая
преимущественно государство, в определенной мере реагирует уже и на запросы
людей. В их дома входят холодильники и телевизоры, новая мебель и бытовая техника,
новые виды и модели одежды и т.п.
Качественнее и полнее удовлетворяются духовные запросы. С
конца 1950-х мы наблюдаем подлинный расцвет отечественного кинематографа,
театрального и иного искусства. Неуклонно растут тиражи и расширяется спектр
издаваемых книг, газет и журналов. По всей стране строятся новые библиотеки,
примерно с середины 1970-х весьма просторные и удобные. (По сети,
подведомственной Министерству культуры, в первую очередь это здания
республиканских, научных областных и краевых, центральных городских и даже
крупных районных библиотек.) Постоянно расширяется и укрепляется самая разная
по ведомственной или общественной принадлежности сеть библиотек в городе и на
селе, сеть органов НТИ в специфических научных и производственных зонах.
Дешевой или вовсе бесплатной книгой, доступной
библиографией и прочими средствами государство, хотя и не без идеологических
спекуляций, но все же всячески содействует образованию и самообразованию самых
разных социальных групп населения, удовлетворению художественно-эстетических
потребностей, распространению научных знаний, технической,
санитарно-гигиенической грамотности, производственных и иных навыков людей.
И вдруг практически в одночасье все это – дело, которому ты
увлеченно и честно служил всю жизнь, – лопается как мыльный пузырь. Закрываются
и распродаются под другие надобности заводы и фабрики, научные институты и
лаборатории. Народ выбрасывается на улицу. А те, кто продолжает работать, могут
по полгода и дольше не получать зарплату. Библиотеки нищают окончательно.
Никакая их «слабость материально-технической базы» советских времен не
сравнится по нищете с позднейшей эпохой, особенно с началом и серединой 1990-х гг.
Множеству людей, прежде всего в провинции, по условиям жизни вообще становится
недоступной какая-либо книга. Они перестают выписывать газеты, журналы, которые
с увлечением читали еще вчера, когда те стоили копейки.
Богатства, которые ты с друзьями, родными и близкими,
созидал всю жизнь, растаскиваются и разворовываются. Причем наверх, методично отстреливая
друг друга, лезут самые наглые и удачливые из воров. Теперь они владельцы
«заводов, контор, пароходов». Когда они влезут на этот самый верх, в кабинеты и
в залы заседаний, едва остепенятся и перестанут растопыривать пальцы, то начнут
учить тебя с высоких трибун. Рассказывать тебе, прожившему тяжелую трудовую
жизнь, пожилому и культурному человеку, что такое демократия и права человека.
Или, наоборот, что такое патриотизм и любовь к Родине. (У них, у воров, это
всегда именно «наоборот», они почему-то делятся на два лагеря – «демократов» и
«патриотов». Им почему-то невдомек, что там, внизу, вне трибун, иной человек
может быть одновременно и демократом, и патриотом. Причем без всяких кавычек.)
Гипотетически столкнув два взгляда на случившееся с
нами и с библиотечным делом, я не знаю, какой из них перевесит на весах истории
через несколько десятилетий. Это будет зависеть от дальнейшего развития страны,
от событий, которые еще не произошли. Но я точно знаю, что сегодня позиция,
которую я выразил как бы от имени Бориса Николаевича, ближе и понятнее
большинству людей, чем то, что я бегло сформулировал как бы от своего имени.
(Понятно, что всего, с обеих сторон мною здесь «навороченного», в книге нет. Я
потому и взял на себя смелость «досказать» от лица автора то, что он сам, по
своей деликатности, в такой форме не выскажет.)
Презентация книги состоялась 30 ноября 2006 г. в том же
Кабинете библиотековедения РГБ. Гостей радушно, даже с угощениями, встретили
«хозяйки» отдела: Любовь Борисовна Хайцева и Ирина Анатольевна Криницына.
Любовь Борисовна рассказала собравшимся обо всех, кто был причастен к созданию
и изданию книги, представила их. Борис Николаевич, в свою очередь, отметил ее
собственную роль как решающую, сказав, в частности, что «в хоккей играет
команда, но забивает шайбу кто-то один». О себе говорил скромно, но заметил,
что библиотечные мемуары как жанр дают широкую дорогу личностным оценкам и
высказываниям. И что роль этого жанра в библиотечной сфере будет только
возрастать.
Выступившая затем Софья Ивановна Ефремова, научный редактор
издания, поведала о том, как легко и приятно работалось ей с автором, как
«мужественно» перенес он необходимость сокращения материала более чем на сто
страниц. (Чуть позднее Надежда Ивановна Парамонова, другой редактор
издательства «Пашков дом», пояснила, что такое сокращение объема было вызвано
исключительно «технологическими причинами».)
Если перечислить далее всех обсуждавших книгу в порядке, в
каком они говорили, то выступил автор этих строк, затем
Л. М. Инькова, Н. Е. Добрынина, А. И. Карженевич,
Л. И. Куштанина, Н. И. Парамонова,
М. Я. Дворкина, Л. Н. Первоушина,
Е. А. Фенелонов, Т. И. Мейлицева. В итоге об авторе и его
произведении было сказано немало добрых и теплых слов. Многие из перечисленных
людей в разное время и в разных учреждениях соприкасались, работали вместе с
Борисом Николаевичем. И все без исключения вспоминали об этом, как о приятных
моментах своей жизни.
Общим было и сожаление о ничтожности, даже по нынешним
меркам, тиража издания – всего 300 экз. (Тем не менее к Борису Николаевичу уже
начинают поступать – в виде писем и звонков – отклики на книгу. В том числе из
особо любимых им областных научных библиотек.) Сам же автор всего более
сокрушался об отсутствии именного указателя в этой перенасыщенной фамилиями
книге. От себя могу добавить, что она и плохо склеена: при активном пользовании
может скоро начать рассыпаться. (Позднее, встретившись вновь, мы с автором
книги оба сошлись во мнении, что при издании подобной литературы в будущем было
бы очень хорошо сопровождать ее богатым фотоматериалом, в изобилии имеющимся
как у нынешних состоявшихся, так и у многих потенциальных мемуаристов. А
вернувшись к его труду, оба, не сговариваясь, отметили, что нужно еще раз
«снять шляпу» перед редактором – Софьей Ивановной. При всей досаде вынужденных
– и весьма значительных – сокращений, она сумела сделать это столь изящно, что
«уши» нигде не «торчат», не «вылезают».)
Подводя итог встрече, Борис Николаевич выразил надежду, что
последующие, грядущие мемуары ветеранов библиотек и библиотечного дела самой
разной географии их происхождения будут способны оживить библиотековедческую
литературу, в которой все-таки еще «много скучноватого». И суммируя атмосферу,
в которой прошла презентация, сказал фразу, которая мне особенно понравилась.
«У нас единомыслие, но не настолько, чтобы потерять собственную мысль».
Закончить этот рассказ-рецензию я хочу пространной цитатой
из послесловия Бориса Николаевича к его книге. Она звучит как подлинный гимн выбранной
профессии:
«И в детстве, и в юности я никогда не думал и даже
предположить не мог, что стану библиотекарем, притом фанатиком. Обрету в
библиотечной профессии все: знания, опыт, увлеченность, общественный вес,
семью, друзей, стабильную работу, признание коллег. Иметь все это вместе взятое
и есть личное счастье. А когда инвалидом Великой Отечественной случайно
оказался осенью 1944 года в живописной Левобережной, то предположить не мог,
что ее библиотечный вуз не только обучит меня азам библиотечного дела, но и
даст путевку в дело всей моей жизни.
В последующем не раз довелось слышать сочувственные
или бестактные реплики разных людей относительно ущербности профессии, избравшей
меня, – библиотечной. Труд библиотекаря малопочетен почти в любом обществе всех
стран, редко ценится правителями, нищенски оплачивается. Но ведь при всех
огромных нагрузках – физических, интеллектуальных, эмоциональных, душевных,
нравственно-этических – библиотечная работа исторически вечна, созидательна,
увлекательна. Ее с древних времен всегда выполняли и выполнять будут
интеллектуальные, совестливые и работоспособные представители общества, какой
бы ни была людская молва, какими бы ни были обывательские толки.»
Пройдет время. Нас всех не будет. Другие люди будут жить
другими проблемами. Но каждый из них – неважно, учитель или рабочий, ученый или
врач – сможет открыть для себя эту книгу в библиотеке. В электронной, или какая
там будет… Главное – в этом постоянном хранилище печатно фиксированных
прозрений и грез, возмущений и восхищений человечества, падений и возвышений
его духа прочтет цитируемые строки и, возможно, скажет очередному, следующему
поколению юных коллег: «Смотрите, как наши предки умели любить и воспевать
дело, которому служишь. Учитесь…».
Вот из-за этого «учитесь» искренне
написанная книга – даже самая малотиражная – вечная на Земле эстафета
памяти и опыта.
|
