ОБЗОРЫ. РЕЦЕНЗИИ
УДК 02(470)(09)
Ю. Н. Столяров
Исповедь
библиотекаря-интеллигента.
О книге Б. Н. Бачалдина «Фрагменты памяти»
Выход в свет книги Бориса Николаевича Бачалдина «Фрагменты памяти»
(М.: Пашков дом, 2006. – 459 с.)* можно
считать заметным событием библиотечной жизни. Библиотечная мемуаристика и
вообще-то только зарождается, а воспоминания столь крупного руководителя
библиотечного дела страны появились впервые.
Книга интересна сама по себе, как любые воспоминания
творчески одаренного человека, тем более что Б. Н. Бачалдин –
великолепный стилист, язык у него богатый – сказывается давняя любовь к
художественной литературе, к искусству вообще. Книга вдвойне интересна для
современников и сверстников Бориса Николаевича, для представителей последующих поколений.
Но она интересна еще и втройне – именно как раскрытие психологии и логики
управленца общероссийского масштаба, мотивов, которыми руководствовались он и
его ближайшее окружение, когда принимали решения, влиявшие на судьбу отрасли.
Волею истории Б. Н. Бачалдин оказался одним из
последних руководителей советского
библиотечного дела, поэтому его мемуары позволяют задуматься над причинами
столь драматично закончившегося этапа нашей библиотечной истории. Мне лично его
мемуары ценны больше всего именно этим…
Подкупающая искренность
Через личностное осмысление и освещение событий хорошо виден
сам человек. На страницах «Фрагментов памяти» автор проявляется как человек
прежде всего искренний, которому чужды фальшь, приукрашивание и фактов истории,
и своей роли в ней. Борис Николаевич пишет так, как если бы он рассказывал о
себе в кругу самых близких людей, которым безусловно доверяет и от которых не
ожидает ни кривотолков, ни насмешек над эпизодами, где он предстает подчас не в
самом выгодном свете. И этим его «признательные показания» сразу подкупают,
захватывают и заставляют читать безотрывно, забывая о сиюминутных делах и
заботах.
По сути дела, воспоминания автора – это исповедь целого
поколения библиотекарей-мужчин, которых так мало в нашей отрасли вообще, но,
безусловно, доминировавших среди руководителей библиотечного дела страны в
послевоенные десятилетия.
Конечно, управленцем общероссийского масштаба
Б. Н. Бачалдин стал не сразу. Но это-то и ценно. В книге хорошо
показаны этапы его профессионального взросления: старший библиограф
Фундаментальной библиотеки общественных наук (ныне – ИНИОН РАН), главный
библиотекарь Библиотечной комиссии при Президиуме Академии наук СССР, директор
библиотеки Всесоюзного научно-исследовательского института экономики сельского
хозяйства, заведующий научно-методическим отделом Государственной научной
библиотеки, преобразованной в 1958 г. в две ГПНТБ – одну в Москве, где и
остался Б. Н. Бачалдин, другую – в Новосибирске.
С середины 1960-х гг. Б. Н. Бачалдин –
сотрудник, а затем начальник Управления библиотек Министерства культуры РСФСР.
Пятилетний перерыв – в качестве главного редактора журнала «Библиотекарь» – не
в счет: это тоже была номенклатурная должность всесоюзного масштаба. Заключительный
этап карьеры – ведущий научный сотрудник Государственной библиотеки СССР им.
В. И. Ленина. Добрых двадцать лет быть во главе библиотечного дела
страны – это многое значит! И каких лет – апофеоза Советской власти, ее
безраздельного и безграничного в масштабе СССР могущества, когда и в дурном сне
никому не могло привидеться, что этот колосс рухнет в одночасье.
Борис Николаевич шел к высшей управленческой должности закономерно,
естественно. Это хорошо видно из его воспоминаний, в которых сквозь все
повествование явственно просвечивает его интерес к окружающим людям, особенно
руководителям, к их стилю общения, руководства, контактов с вышестоящими,
равными себе и нижестоящими по должности. Он и сам признает, что время его
работы в министерстве – самое трудное, но и самое интересное, энергичное,
многое от него взявшее, но и многое ему давшее.
В течение полувековой профессиональной деятельности
Б. Н. Бачалдину, как считает он сам, «счастливо удалось совместить
научно-исследовательскую, творческую, публицистическую, пропагандистскую,
педагогическую работу с многогранной управленческой, организационной,
бюрократической». Последняя поубавила в нем наивности, легковерия, романтизма,
но укрепила оптимизм, деловитость, прагматизм, дипломатические наклонности,
собранность ума и действий (с. 414). Он и сам считает, что этот период – самый
важный в его творческой биографии.
Пожалуй, еще более важен этот период для нескольких
поколений библиотекарей, а через них – для всего населения страны – как
читающего, так и нечитающего; ведь явление и чтения, и нечтения в значительной
степени определялось государственной библиотечной политикой.
В определенном смысле можно сказать, что Борису Николаевичу
посчастливилось уйти с номенклатурного поста именно в 1986 г., т.е. в
самом начале перестройки всего – стиля нашего мышления, уклада нашей жизни,
сложившегося менталитета и т.д. Посчастливилось – потому, что он имеет право
откреститься от всех тех обрушений, которые вместе со всем строем претерпели и
библиотеки. Он имеет право сказать: я в этом не повинен, я к этому не причастен,
я остаюсь на прежних мировоззренческих позициях и категорически возражаю тем,
кто взялся ломать, а не строить.
И по-человечески, в чисто личностном плане его можно понять.
И он сам, и вся руководящая библиотечная элита, о которой он с таким уважением
пишет, – В. М. Стриганов, В. В. Серов,
Е. А. Фенелонов и другие предстают со страниц воспоминаний как рыцари
библиотечного дела без страха и упрека, преданные своему делу и генеральной
идее, девизом которых было «раньше думай о Родине, а потом – о себе». Эти
руководители горели на работе, терпели лишения (особенно в командировках,
включая зарубежные), недосыпали, мало уделяли внимания своим близким,
испытывали постоянные стрессы, самыми сильными из которых были идеологические и
политические, и так далее. Словом, у библиотечного руля стояли люди безупречные
и бескорыстные, убежденные в своей правоте, умевшие потребовать с подчиненных и
организовать их работу, добившиеся впечатляющих
результатов библиотечного строительства в гигантских масштабах – от Калининграда
до Петропавловска-на-Камчатке.
Творец и заложник
администрирования
Почему же все эти достижения буквально в считанные мгновения
скукожились в речах идеологов новой волны, почему им удалось убедить в своей
«правоте» и повести за собой значительную часть библиотечных работников,
опорочить наши явные успехи, о которых так красноречиво и с такой болью
повествует Б. Н. Бачалдин? И откуда вообще вдруг, в одночасье
вынырнули все эти ниспровергатели, почему они вели себя тише воды, ниже травы
до 1986 г.?
Так ли уж беспорочны наши руководители 1960–1980-х гг.,
а если нет, то в чем их вина? Вот какой вопрос постоянно мучил меня, и ответ на
который мне хотелось найти в воспоминаниях руководителя библиотечного дела
страны. Причем – признаюсь задним числом – руководителя, наиболее уважаемого
мною из всех им называемых (ибо каждого из них я знал по служебным, а подчас и
неслужебным отношениям). За вычетом разве что министра культуры РСФСР Юрия
Серафимовича Мелентьева, который по деловым и нравственным качествам, по-моему,
был на голову выше своего окружения.
Причин, по которым советская библиотечная идеология
подверглась резкому остракизму, причем изнутри, из самого библиотечного сообщества,
было, наверное, много. И когда-нибудь историки, аналитики составят их полный
реестр и выстроят иерархию. Я же назову две, выявляющиеся из мемуаров
Б. Н. Бачалдина. Вернее, из той части, которой в мемуарах …нет. А нет
потому, что сам мемуарист ее не видит, не осознает, а если вот сейчас узнает,
то не признает, не согласится. Таков уж его менталитет классического советского
руководителя высшего эшелона власти.
Натолкнула меня на понимание этой причины неприязнь
Б. Н. Бачалдина, выпускника Московского государственного библиотечного
института (МГБИ), к своей альма-матер. Такая неприязнь была свойственна в те
годы многим начальникам обоих министерств культуры и долго была для меня
загадкой. Однако у иных из них жизнь складывалась так, что по разным причинам
они вновь оказывались в стенах когда-то родного вуза, но на нижеоплачиваемых должностях
и лишенные былой власти. Что, наверное, казалось им верхом несправедливости.
Б. Н. Бачалдин
детально и живо описывает, как складывались его отношения с вышестоящими
руководящими лицами, как он руководил подчиненными сам – прежде всего
аппаратчиками, как важно было для него завоевать признание у директоров
библиотек. Охотно верю, что так оно и было.
Совсем мало пишет автор о своих взаимоотношениях с научным и
преподавательским миром. Память вырывает из прошлого только те фрагменты,
которые касались хотя и серьезных, но частных вопросов.
Своих коллег из вузов он если и вспоминает, то по неким
отдельным случаям. Тепло вспоминает учителей – но тогда он не был начальником,
к тому же это воспоминания юношеской поры, озаренной лучами романтики.
В дальнейшем отдельные профессора и преподаватели МГБИ –
МГИК, а их оказывается не так уж мало, и они составляют цвет и гордость
библиотечной науки – З. Н. Амбарцумян, Б. С. Боднарский,
М. П. Гастфер, Ю. В. Григорьев, В. И. Терешин,
И. М. Фрумин, О. С. Чубарьян (особенно),
Е. И. Шамурин и другие – удостаиваются его неизменно положительной
оценки, а МГБИ в целом – неприязненной. Процитирую, чтобы не быть голословным,
фрагмент, где удостоен чести быть помянут лично я, – процитирую не ради
саморекламы, а потому, что на этом эпизоде мне легче убедить читателей.
Б. Н. Бачалдин пишет: «За короткий срок я…
подготовил и опубликовал четыре своих материала, но чтобы не оказаться
назойливым автором, два из них мы напечатали как редакционные. Вот они-то и
удостоились положительной оценки доктора педагогических наук
Ю. Н. Столярова. Подпиши я их, этого бы не произошло: наших ученых из
Левобережной (т.е. МГИК/МГУКИ. – Ред.)
труды коллег редко побуждали к положительным оценкам» (с. 448).
Значит, должен сделать вывод читатель «Фрагментов памяти»,
дело не в объективности, а в личных отношениях. Допустим (всего лишь на минуту,
вскоре я внесу ясность), один из ученых тенденциозен, но зачем же всего лишь
одного необъективного, с точки зрения мемуариста, обобщать до всех или многих
«ученых из Левобережной»? А чего стоит выражение «ученые из Левобережной»,
словно из какого-то захолустья, а не флагмана библиотековедения?
Теперь конкретно о моем положительном отношении к двум
статьям Б. Н. Бачалдина. Я так и не знаю, о каких именно статьях идет
речь – они не названы и в мемуарах, но готов публично внести поправку: «Две
статьи такие-то, автором которых является глубоко уважаемый мною Борис Николаевич
Бачалдин (и это правда, а не фигура речи), я оцениваю положительно. А две
другие его статьи я по-прежнему не оцениваю никак, потому что не усматриваю в
них ничего примечательного, либо оцениваю негативно (как там написано на самом
деле? Можно бы вернуться и посмотреть, да не вижу в этом смысла), потому что
смотрю на данные вещи иначе». Теперь «ученые из Левобережной» стали чуточку
более объективны в Ваших, Борис Николаевич, глазах?
У меня как у одного из ученых Левобережного захолустья и
правда есть такая странная манера: если я с кем-то (зная его или не зная) или с
чем-то согласен, то так и писал. Если не согласен, то тоже в этом признавался.
Будь то заместитель министра культуры СССР В. В. Серов или начальник
Управления библиотек Б. Н. Бачалдин. Например, взгляды
Б. Н. Бачалдина на сущность и функции методической работы библиотек
разделяю. И, к моему удовольствию, в своей статье «Научно-методическая работа»
в Библиотечной энциклопедии Б. Н. Бачалдин на соответствующую мою
публикацию ссылается.
А вот тональность Б. Н. Бачалдина по отношению к
А. Н. Ванееву, не разделяющему позиции Б. Н. Бачалдина по
этому вопросу, осуждаю. «Искусно и хитро жонглируя ветхими положениями,
передергивая факты, принципы, дефиниции, кокетничая своим «седым» авторитетом в
библиотековедении, профессор Ванеев спекулятивно-риторическим заглавием («Нужно
ли библиотекам методическое руководство»? – Ю.
С.) сбивает с толку практиков, самоуверенно полагая, что они ему непременно
ответят «Нет!». Трудно понять, чего добивался профессор в 1999 г.? Что означает
его провокационный вопрос» (с. 439) и т.д.
Отвечаю за А. Н. Ванеева: профессор Анатолий
Николаевич Ванеев – честнейший человек, глубоко думающий, всегда пишущий только
то, в чем глубоко убежден. Между прочим, как и Б. Н. Бачалдин, тоже
фронтовик, тоже сполна хлебнул в Великую Отечественную. И он, как и любой,
имеет право на собственную точку зрения. И счастье, что имеет возможность ее
высказать. И одергивания, начальнические окрики в духе В. В. Серова,
так прекрасно переданного Б. Н. Бачалдиным, к счастью, может спокойно
проигнорировать.
Сказанное означает только мое неприятие тональности стиля
Б. Н. Бачалдина. По существу же я в этом (и не только в этом) случае
– оппонент А. Н. Ванеева, что нисколько не умаляет моего глубочайшего
уважения, даже трепетного отношения к нему. Вот кто библиотечный интеллигент в
полной мере, с большой буквы! Он ни разу не допустил никаких личностных выпадов
ни в чей адрес.
Однако дело не в этих, в сущности, очень и очень редких,
неудачных пассажах мемуариста. Дело гораздо глубже.
Наши библиотечные начальники советских времен не ощущали потребности
в том, чтобы поверять свою деятельность положениями науки. Им и в голову не
приходило рассматривать себя как исполнителей научных рекомендаций. Вот одна из
глубинных причин того, что все дело их жизни в один прискорбный момент
рассыпалось, словно карточный домик.
Б. Н. Бачалдин живописует, например, чрезвычайное
приключение, в которое с группой других библиотечных чиновников (сохраняю стиль
«Фрагментов памяти») попал при поездке в американскую библиотечную школу (с.
298–299). Сочувствуешь, конечно, «усталым, мокрым» экскурсантам, вынужденным
хитрым способом спасаться национальным русским лекарством. Разделяешь их
желание «немного пожить в Нью-Йорке, поработать здесь, поучиться, закупить
оборудование и технику». Но только ведь мемуаристу невдомек, что было бы
гораздо больше пользы, если бы они предоставили возможность брести по мокрому
снегу и испытывать прочие муки кому-нибудь из Левобережного пошехонья или тому
же А. Н. Ванееву. А по возвращении их в СССР вежливо спросили бы у
них, что нам следует перенять у Колумбийской библиотечной школы.
Пренебрежение к личности, подавление ее воли, навязывание
своих идей и требование их выполнять, обоснование неудач и недоработок только
виной подчиненных – вот еще одна причина того, что в 1990-е гг. левые
экстремисты (с которыми я тогда боролся не менее яростно, чем с правыми
ортодоксами) вместе с водой выплеснули и ребенка.
Б. Н. Бачалдин всего этого не видит, не понимает,
не задумывается над тем, откуда вдруг взялось столько библиотечных
ниспровергателей на рубеже 1980–1990-х гг. Он как должное воспринимает все
установки сверху, без рассуждения и осуждения (хотя и без поддержки) принимает
начальническое кредо В. В. Серова. Да он и сам гордится собственным изобретением
– реформой областных библиотек. А чем обосновывалась необходимость перестройки?
А независимая экспертиза до и после – была?
Как руководитель Б. Н. Бачалдин воспитал в себе
чувство непогрешимости. Потому уничижительно и относится к ученым, потому и
дерзает одергивать профессора. Он не видел необходимости не то что реализовывать
предложения ученых, но даже советоваться с ними, не говоря о том, чтобы
вникнуть в их заботы и проблемы и по мере возможности облегчить их положение.
Конечно, он вправе на этот упрек возразить: библиотечной
наукой руководило другое управление. Но у него-то была потребность работать с
учеными в контакте? Не было у него такой потребности, потому что проку в
абстрактных теориях он не видел. А голый прагматизм вот к чему привел.
Большие чиновники только один раз, по моему ощущению,
осознали действительную потребность в теории. Это было как раз после
1986 г., когда начались идейные разброды и шатания. Когда они растерялись,
не имели аргументов в защиту ленинских взглядов. Я хорошо помню, как библиотечные
чиновники инициировали мое выступление с докладом о ленинской концепции
библиотечного строительства. Нет, никто из руководителей высокого ранга на это
мероприятие не пришел (это ниже их достоинства). Но их доверенные клерки в
задних рядах прилежно конспектировали, чтобы потом просветить своих боссов.
Но обратиться к ученым следовало гораздо раньше, когда еще
можно было удержать ситуацию в руках.
…Как бы то ни было, книга Б. Н. Бачалдина – не
просто познавательное чтение, она наводит на глубокие аналитические
размышления. И потому – низкий поклон и благодарность ему еще за одну
добровольную и весьма нужную акцию на пользу библиотечному делу, библиотечной
истории. Хочу еще раз заверить автора в своем глубоком к нему уважении. Потому
что он импонирует мне как личность и как профессионал. Ну а то, каков итог его
руководства… Что ж, Б. Н. Бачалдин, как и все мы, – дитя своего
времени. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Здоровья Вам и добра,
дорогой Борис Николаевич! Пишите еще!
|
