Научные и технические библиотеки №6 2008 год
Содержание:

Литвинова Н. Н. Организация интегрированной среды пользователя для поиска в сетевых удаленных ресурсах

Бахтурина Т. А. Российские правила каталогизации: заключительный этап разработки

Земсков А. И. Авторские права на базы данных: история российских и зарубежных неудач в законотворчестве

ОТКРЫТЫЙ ДОСТУП И ОТКРЫТЫЕ АРХИВЫ ИНФОРМАЦИИ

Шрайберг Я. Л., Земсков А. И. Авторское право и открытый доступ. Достоинства и недостатки модели открытого доступа

НАША ПРОФЕССИЯ

Сукиасян Э. Р. Повышение квалификации в библиотеке. Рекомендации руководителю

ЮБИЛЕИ

Бахтурина Т. А., Сукиасян Э. Р. Знаменательный юбилей

ОБЗОРЫ. РЕЦЕНЗИИ

Васильченко Н. П. Этапы большого пути

Сбитнева Г. И., Мартынова Е. В. Издание для специалистов – исследователей библиотечного дела

Высоцкая Е. К. Редкий справочник

ОТКЛИК НА ПУБЛИКАЦИЮ

Сукиасян Э. Р. Спорные заметки об имидже библиотечной профессии. (О статье М. Ю. Матвеева «Проблемы имиджа библиотечной науки, образования и профессии»)

Бендерский И. Л. Давайте заглянем в себя (Пространная реплика)

ИНФОРМАЦИОННЫЕ СООБЩЕНИЯ

Международная конференция в Баку

ПРЕДСТАВЛЯЕМ НОВЫЕ ИЗДАНИЯ


УДК 02(470) (09)

И. Л. Бендерский

Давайте заглянем в себя
(Пространная реплика)

К сожалению, я не являюсь регулярным читателем «Научных и технических библиотек», не имею возможности читать журнал своевременно, из номера в номер и, как говорится, «от корки до корки». Читаю то, что попадается на глаза в отдельных номерах или вызывает интерес у  знакомых, по сей день связанных с библиотечным делом. И, как правило, с опозданием. Таким образом, и отзыв Юрия Николаевича Столярова на книгу Бориса Николаевича Бачалдина (Исповедь библиотекаря-интеллигента. О книге Б. Н. Бачалдина «Фрагменты памяти» / Ю. Н. Столяров // Науч. и техн. б-ки. – 2007. – № 8.) прочитал только в декабре 2007 г. Поэтому заранее прошу у читателя извинения за отсутствие оперативности, за этот невольно запоздавший отклик. Тем не менее не откликнуться вовсе я не мог, поскольку как бы «открыл тему» на страницах этого журнала (Вспоминая прошедшее / И. Л. Бендерский // Там же. – 2007. – № 5) и невольно ощущаю нечто вроде моральной ответственности за ее дальнейшее развитие.

Рецензия Ю. Н. Столярова (а это полноценная острополемическая рецензия) «окольцована» с двух сторон – в начальных и заключительных абзацах – комплиментарными, теплыми словами в адрес автора воспоминаний («…низкий поклон и благодарность ему еще за одну добровольную и весьма нужную акцию на пользу библиотечному делу, библиотечной истории» и т.п.). Но основная, содержательная часть рецензии несет в себе заряд серьезной и подчас нелицеприятной критики. Она даже структурно разбита двумя внутренними подзаголовками на две неравные части. Первая, очень небольшая, следует за тремя вступительными абзацами и называется «Подкупающая искренность». А вторая, почти втрое более обширная – «Творец и заложник администрирования».

Я согласен с Юрием Николаевичем в том, что воспоминания – редкий в наши дни пример искренности автора, с такими, например, замечаниями рецензента: «Борис Николаевич пишет так, как если бы он рассказывал о себе в кругу самых близких людей, которым безусловно доверяет и от которых не ожидает ни кривотолков, ни насмешек над эпизодами, где он предстает подчас не в самом выгодном свете. И этим его «признательные показания» сразу подкупают, захватывают и заставляют читать безотрывно, забывая о сиюминутных делах и заботах».

Теперь о «творцах и заложниках администрирования». Здесь, уважаемый Юрий Николаевич, я переведу свой отклик на Вашу рецензию в форму прямого обращения к Вам, ибо вступаю в непосредственную полемику и считаю такую ее форму наиболее органичной. Однако прежде чем рассматривать Б. Н. Бачалдина в качестве «творца администрирования», хочу отвлечься на обобщающий анализ действительно важной проблемы ответственности тех или иных лиц за состояние дел, как библиотечных, так и прочих. Это будет лишь кажущимся отвлечением от темы.

Так вот, мы все были творцами и заложниками той системы. Как сегодня, вольно или невольно, являемся творцами и заложниками нынешней. (Я предчувствую желание указать на это мое «вольно или невольно» как на ту главную деталь, в которой и «зарыт дьявол». Дойдем и до этого…)

Давайте заглянем в себя, Юрий Николаевич! Я, например, отчетливо помню время, когда работал еще не в РГБ, а в ГБЛ. И когда был одним из составителей многотомного сборника трудов Н. К. Крупской «О библиотечном деле». (Не с первого тома, кажется, со второго.) И как меня вызвали в редакцию издательства «Книга» срочно «снимать вопросы» на предверсточной стадии одного из очередных томов. Среди прочих частых идеологических сюрпризов тех лет (первая половина 1980-х), мне было категорически заявлено, что из текста удаляются все «скользкие» фамилии. Не репрессированных лиц, нет, их можно было оставлять, если нигде не содержалось намека на их судьбу. Как я понимаю, нужно было «заретушировать» эпоху, убрать приметы «вождизма» тех лет, представить все позитивно-созидательное (и только позитивно-созидательное!) следствием коллективно-анонимной воли партии. Убирались такие фамилии, как Сталин, Молотов, Каганович. Причем даже в, казалось бы, невозможных случаях, когда Крупская пишет, например, местному начальству, что библиотека завода им. Молотова лишена помещения и т.п. А из именного указателя удаляются такие фамилии, как Гитлер, Колчак, Деникин.

Я привожу этот пример не для того, чтобы вновь, как когда-то на волне «гласности», митинговать на тему искажения и обезличивания истории в советское время и т.п. Вспоминаю другой аспект из атмосферы тех лет. Вспоминаю мои горячие возражения, что научное издание именно призвано помочь студенту, аспиранту, исследователю найти, например, цитату, что могла Крупская сказать в начале или в середине тридцатых годов о поднимающем голову Гитлере. И что подумает о составителях сборника читатель, когда наткнется в тексте на неназванный безадресный завод.

Что меня поразило тогда больше всего? То, что никто и не думал обсуждать вопрос с точки зрения хоть какого-то здравого смысла. Со мной держались так, чтобы я понял: умные и тертые жизнью люди понимают, что существуют вещи необсуждаемые. Как странно, что в таком сверхидейном учреждении, как ГБЛ, еще работает молодой (так оно и было тогда) наивный дурак Бендерский, который не понимает, что сами слова «цензор», «Главлит» – полузапретны, их не принято произносить вслух. Я изначально должен был чувствовать себя каким-то непристойным, бестактным грубияном  в  благовоспитанном обществе. Нелепые, но не подлежащие даже и осмыслению приказы словно спускались с Марса. Робко выраженная тогда мной мысль, что и в Главлите может работать, мягко говоря, ограниченный человек, который в конкретном, сугубо единичном случае лишь дискредитирует советскую цензуру, окончательно привела моих собеседников к убеждению, что они имеют дело с опасным сумасшедшим. И что надо разговаривать не с ним, а с его библиотечным начальством.

Мое тогдашнее непосредственное начальство – люди, которых и по сей день я бесконечно уважаю за опыт, знания, эрудицию, за то, что многому научили меня, да и за снисходительность к моей особе. (У них и помимо данного случая было много поводов обходиться со мной гораздо круче, чем это имело место в действительности, либо вовсе расстаться, однако меня терпели.) Но когда я убедился, что никто из них – не ради меня, а потому что ситуация действительно напоминала театр абсурда – не пойдет напрямую к Мильчину (тогдашнему руководителю издательства «Книга») объяснять, как его люди предлагают изуродовать издание, то многое понял.

Я окончательно понял, что в реальной жизни не существует конструкции «реакционного», за все ответственного высокого начальства и «народа-жертвы», жертвы его произвола, самодурства и т.п. Мы все, каждый на своем месте, «творцы и заложники» той социальной системы и ее бесчисленного множества подсистем, в которых живем в данное историческое время. Ведь я тоже, наученный тогда горьким опытом, больше не пытался (до новых времен) делать свое дело честно. Как человек, имевший отношение к библиотечному делу и его истории, врал, лицемерно не договаривал чего-то, вымарывал фамилии, исполнял самые одиозные и бессмысленные даже по советской логике приказы и т.п. Почему? Страх? Да нет, особого страха уже вроде не было. Чтобы не подводить людей, профессионально ответственных за меня, не быть белой вороной и т.д. У каждого своя мотивация и каждый, уверяю, найдет сегодня тысячу объяснений и оправданий тогдашнему своему социально-гражданскому поведению. Но нечестно было бы заставлять себя думать, что я, дескать, был такой, потому что таким-то начальником над  нами был Петров, а таким-то – Сидоров…

Это ведь азбука, что за свои действия в конечном итоге несу ответственность только я. И перед Богом, и перед совестью, и перед людьми. Но, суммируя наше коллективное поведение, я уже тогда, после описанного случая, понял, что в целом – если вся страна, за редчайшими исключениями, живет по абсолютно нелепым «правилам игры», презрев то, что Галич выразил словами: «И это бред, что проезда нет, / И нельзя входить без доклада», то такая система неизбежно погибнет. Рано или поздно. Погибнет в культурно-идеологической, производственной, структурно-управленчес­кой, нравственно-этической и прочих своих составляющих.

Старая система, включая и многие компоненты библиотечной ее подсистемы, в конечном итоге погибла именно в силу указанного, а вовсе не из-за тех следствий и частностей, о которых Вы, уважаемый Юрий Николаевич, пишете. («Наши библиотечные начальники советских времен не ощущали потребности в том, чтобы поверять свою деятельность положениями науки. Им и в голову не приходило рассматривать себя как исполнителей научных рекомендаций. Вот одна из глубинных причин того, что все дело их жизни в один прискорбный момент рассыпалось, словно карточный домик».)

Давайте, опять же, не касаясь пока личности Бориса Николаевича, бегло рассмотрим и проблему отношений тогдашней науки с тогдашним начальством. Конечно, можно найти немало примеров, когда какие-то дельные рекомендации специалистов игнорировались. Но если вспоминать былое объективно, во всем многообразии связей науки и управления, то эти взаимосвязи отнюдь не будут выглядеть контактом чего-то светлого и чистого с мрачным и темным.

Мысленно измерив так называемую «среднюю температуру по госпиталю», – понятно, что условно, – мы с Вами с превеликим сожалением будем вынуждены констатировать, что интеллектуальный, да и нравственный уровень библиотечной науки не окажется выше уровня управления. Боюсь, что даже наоборот. (Не склонен идеализировать ни тех, ни других, но вторых, в отличие от первых, еще хоть как-то подчас сдерживал «дисциплинирующий» принцип «положение обязывает».) Сколько склок, интриг, полудоносов «коллег-ученых» друг на друга приходилось распутывать, а чаще сглаживать и заминать библиотечным начальникам! Вы как человек значительно более именитый, чем я, знаете об этом, без сомнения, лучше меня.

Теперь о качестве того, что мы привыкли называть библиотечной наукой. Наряду с полезными, яркими, фундаментальными работами действительных специалистов и новаторов (многие из которых, как например, и один из «отцов» современного отечественного библиотековедения О. С. Чубарьян, были, кстати, и управленцами) – сколько все же было мусора! Любой неангажированный, честный специалист подтвердит в приватной беседе: халтурщиков, приспособленцев различных мастей во все годы советской власти было в библиотечной науке гораздо больше, чем подлинных ученых.

Сколько помпезной, конъюнктурной и никчемной болтовни выплеснулось в свое время на страницы учебной литературы, библиотечной периодики, сборников научных трудов,  адресованных библиотекарям-практикам рекомендаций, брошюр и пособий? И лишь весьма небольшой процент этой макулатуры был инспирирован начальниками «сверху». Подавляющая часть той печатной продукции проталкивалась и продавливалась именно «снизу» (в том числе и с Левого берега,*в жажде карьерного роста, в борьбе самолюбий и амбиций тех «ученых», к которым, как Вы пишете, воспитавший «в себе чувство непогрешимости» Бачалдин относится «уничижительно».

И, без обид, Юрий Николаевич, теперь о Вас. (С себя я начал.) Рассчитываю на Вашу критичность, умение и возможное желание взглянуть на себя со стороны. Признаюсь: я, наверное, не читал и половины Ваших трудов. Тем не менее, что-то все-таки читал. Если вспомните, и полемизировал с Вами в годы безудержных свобод по вопросам «ленинского наследия» в библиотечном деле (вместе с В. И. Харламовым, светлая ему память…).

Не из соображений общепринятого «политеса», а совершенно искренне скажу, что непосредственно в Вашей научной деятельности действительно ценю то, что написано о фондах и проблемах их сохранности, об отдельных сюжетах истории библиотечного дела и особенно о библиотечных деятелях (например о Ю. В. Григорьеве). Но ведь наравне с перечисленным и Вы отдали дань удручающему наукообразию позднесоветских времен, казуистическим на 90% спорам о «субъектности», «объектности», «предметности» библиотековедения и т.п. (Вы можете обвинить меня в невежестве по столь «высоким» вопросам, но, уверяю, и людям, куда более компетентным, чем я, уже тогда эти споры напоминали дискуссии средневековых схоластов о том, сколько чертей может разместиться на острие иглы.)

А уж о партийности библиотечного дела ни Бачалдин, ни Серов, ни все библиотечные начальники, вместе взятые, не написали и не сказали вслух столько, сколько один Ю. Н. Столяров. Вы сами настаиваете на этом, когда пишете, что «они растерялись, не имели аргументов в защиту ленинских взглядов». И что им «обратиться к ученым следовало гораздо раньше, когда еще можно было удержать ситуацию в руках». А Вас не посещала обратная мысль, что все так быстро рухнуло в том числе из-за того, что рядового читателя, студента, библиотекаря и т.д., выражаясь простонародно, «достали» чрезмерной партийностью, что она лезла отовсюду – где надо и где не надо – в профессиональной литературе?

В середине и в конце 1970-х большинство моих добрых знакомых в «Ленинке» составляли девочки (ныне бабушки) – Ваши студентки (так называемая целевая группа МГИК при ГБЛ). Помню, как эти в общем-то более «миролюбиво», чем я, настроенные к советской власти библиотекарши-студентки («вечерницы»), как черт от ладана, бегали от «столяровской партийности» (их выражение, поэтому закавычил). А когда пришла относительная свобода слова, они почти поголовно, даже с изумившей меня быстротой, разделили вдруг мои убеждения, а никак не Ваши. (Я, конечно, не причисляю себя к первому ряду  «идеологов новой волны», как Вы называете тех, кому «удалось убедить в своей “правоте” и повести за собой значительную часть библиотечных работников, опорочить наши явные успехи, о которых так красноречиво и с такой болью повествует Б. Н. Бачалдин». Но и открещиваться от своих публикаций тех лет сейчас, когда принято ругать все, что произносилось в период демократического романтизма, тоже не собираюсь.) Так, может, действительно, система рухнула столь скоропалительно еще и оттого, что люди устали от чрезмерной идеологизации всего и вся? И во всем, в чем ныне Вы обвиняете Бачалдина, больше виноват Столяров?

Поймите меня правильно, уважаемый Юрий Николаевич! Все, что пишу сейчас, не мстительная злопамятность, желание обидеть Вас и т.п. (Хотя Вы, – верю, невольно, – и обидели горячо почитаемого мной человека.) А лишь такая же попытка разобраться в причинно-следственном механизме того, «что случилось на моем веку». При всей критике Ваших аргументов и взглядов, я ведь нигде не обвинил Вас в принадлежности к тому сонму беспринципных борзописцев, о которых писал выше.

Скажу больше, искренне уважаю Вас именно за идейную честность, верность собственным, пусть и ошибочным, на мой взгляд, убеждениям. Сейчас не очень модно открыто защищать битые временем, опрокинутые практикой «атавизмы» большевизма в библиотечном деле. А Вы пытаетесь это делать. И не маскируетесь под «демократа», как это было модно вчера, или «патриота-государственника», как это модно сегодня.

Ну, и почти «под занавес» моей реплики, наконец-то, несколько слов непосредственно о Борисе Николаевиче. Простите, но Вы местами прямо-таки демонизируете всевластие Б. Н. Бачалдина над состоянием дел. Пишете: «Таков уж его менталитет классического советского руководителя высшего эшелона власти». Вот уж, действительно, страшнее кошки зверя нет! Начальник Библиотечного управления Министерства культуры РСФСР, – какой там «высший эшелон»?

Если же по-существу, то практически все, что Вы пишете о личности Бориса Николаевича, о его манерах, менталитете, стиле отношений с людьми, входит в глубокое противоречие с моим собственным опытом общения с этим человеком. О том, что подкупало (и подкупает) меня в общении с ним, я уже имел удовольствие писать и готов дополнить свой рассказ, не повторяя написанного.

Волею судеб на заре моей «библиотечной деятельности» именно герой нашей полемики стал для меня случайным примером наблюдения того, что далеко не все наверху – деспоты, а внизу – угнетенные страдальцы. В годы его столь преувеличенного Вами всесилия я, конечно, знал Бачалдина более чем поверхностно: несколько раз приезжал к нему в министерство с отдельными бумажками и поручениями. Но уже тогда приятно удивлялся, как разительно отличались его манеры общения от среднестандартных. Кем я в принципе был тогда для него? Мальчиком на побегушках, практически курьером. Сами знаете, как и сколько секунд общались тогда и общаются по сей день с подобными людьми. Любой клерк по дороге от дверей министерства до «предбанника» смотрел на меня и подобных мне, как фараон смотрит на последнего раба. А Борис Николаевич неизменно вступал в диалог, предлагал чаю или воды, спрашивал, не потратил ли я личных денег на дорогу к нему, а если видел на моем лице недоуменное замешательство, то порывался мне эти копейки вернуть. Никто из «сильных мира сего», ни большого, ни малого «калибра», нигде и никогда не вел себя так со мной в подобных обстоятельствах.

Чуть ближе сошлись мы с Борисом Николаевичем, когда он, будучи уже пенсионером, работал в ГБЛ – РГБ. Не изменилась его манера общения со мной, хотя менялось и стремительно рушилось вокруг буквально все, а по убеждениям, как Вы поняли, мы отнюдь не были единомышленниками. Но вот что странно: общаться и даже спорить с ним мне было неизмеримо легче, чем со многими людьми моего поколения и образа мыслей. (О разнице моего и его подходов к переломным и в библиотечной истории событиям я, как мог, написал: Науч. и техн. б-ки. – 2007. – № 5. – С. 82–84. Нет нужды повторяться.) Тот факт, что мы работали в разных подразделениях, равно как и определенные наши «идейные» разногласия, ничто не помешало ему среди прочего привлечь меня и к совместной работе над конкретным изданием*. Что, согласитесь, Юрий Николаевич, определенным образом характеризует его и как руководителя. В данном случае – редактора издания.

Кстати, когда упомянутый сборник вышел в свет, он подарил мне его экземпляр именно в день, когда я поздравлял его со святым для всех нас праздником. Подарил со следующей надписью: «Игорю Леонидовичу Бендерскому. С симпатиями и благодарностью за помощь, конструктивную критику, надеждой на дальнейшее сотрудничество.

Честь имею, гвардии рядовой Б. Бачалдин. 09.05. 95.»

После ухода каждого из нас из РГБ мы долго не виделись. Но осенью 2006 г. он вдруг сам позвонил мне, рассказал, что написал книгу воспоминаний, пригласил на ее презентацию. (В свое время я был в числе людей, которые выражали ему сожаление, что он не оставляет записок «о времени и о себе». Видимо, Борис Николаевич помнил об этом.) С тех пор мы, можно сказать, подружились. Я периодически приезжаю к нему домой и всегда испытываю только удовольствие от общения с этим человеком.

Борис Николаевич уже не выходит из дома. Он и по квартире-то передвигается с видимым трудом. Но, слава Богу, сохраняет абсолютно ясный ум и трезвую память, оставаясь интереснейшим собеседником. Все необходимое привозит ему дочь, Наталья Борисовна. Тем не менее Борис Николаевич неизменно сажает за стол, прямо-таки настаивает на угощении, запрещает даже помочь ему подготовить застолье. И я отдыхаю душой в его доме…

К чему эти подробности в проблемной публикации? К тому, что хорошо знаю стиль мышления той нашей околонаучной «общественности», о которой писал выше. Представляю себе убогий и постыло знакомый порядок мысли. «Бендерский? Что за пешка такая, лягнувшая Столярова? Кто стоит за этой публикацией и каковы цели новой интриги?» Быть может, несколько личностных строк убедят кого-то из людей подобного типа, что никто, включая самого Бориса Николаевича, не уговаривал меня писать этой реплики. Что бывают мотивы, продиктованные голосом собственного чувства. Хотя, конечно, сомневаюсь, что поверят…

Сказанное не означает, что автор мемуаров как лицо, симпатичное мне, автоматически прав во всем. Соглашусь, некоторые характеристики людей  сглажены в мемуарах, намеренно лишены той критичности, которая популярна сегодня преимущественно в отношении к ушедшим людям, которые уже не могут за себя постоять. Бачалдин сознательно ломает этот негласный канон, не боясь подставить себя под критику. Когда я внимательно вчитываюсь в написанное им, то явственно читаю между строк: да, я знаю, что Фонотов, Серов и др. – фигуры не безупречные, но я не буду углубляться именно в эту тему. Они мои товарищи, с которыми проработал бок о бок много лет, а память ушедших товарищей, как известно, не продают и не разменивают во имя очередных «актуальных» переоценок.

От этой незримой интонации воспоминаний их автор почему-то становится мне еще ближе и симпатичнее, хотя я могу сколь угодно не разделять его взгляды на роль конкретных людей, процессы, события. Мне искренне жаль, что Вы, уважаемый Юрий Николаевич, не уловили этой ноты в воспоминаниях. И требуете своего рода аутодафе, необоснованно призывая к публичному покаянию человека, который своей кровью, своим здоровьем заплатил за наше с Вами право жить и вести дискуссии. Интересно еще, во имя чего ему каяться? По-Вашему, так во имя, мягко скажем, по-прежнему далекой от идеала библиотечной науки. Будь она в наше «плюралистичное» время хоть право-, хоть лево-, хоть единобережная…

От редакции. Прочитав эту статью во время подготовки к очередному заседанию редколлегии, Ю. Н. Столяров высказался за ее публикацию, однако, в отличие от И. Л. Бендерского, не увидел повода для полемики, так как со многими его выводами согласен.

Вполне возможно, кто-нибудь из наших читателей захочет откликнуться – милости просим.

  
На главную