УДК 02

Леонов В.П.

Совсем недавно, уже почти закончив книгу, я поймал себя на мысли, что в когорте последних директоров БАН я один принадлежу к поколению, которое родилось в годы войны... Моим детским годам вряд ли можно позавидовать. В маленьком Почаеве, известном всему миру прекрасной Почаевско-Успенской лаврой, жить в конце сороковых было тяжело и страшно. Семья наша после войны не случайно перебралась из Западного Казахстана на Западную Украину - надо было уцелеть и выжить. Приехали - ни кола, ни двора, как у многих в то время. В небольшом сельском доме выделили нам одну маленькую комнату с оконцем. В ней поместился весь привезенный скарб: сундучок с нехитрой одеждой и немного посуды. Из книг была одна, но зато какая: большой однотомник Пушкина, изданный в 1930-е гг.!...

Мама, закончившая Гурьевский пединститут, с трудом устроилась на работу бухгалтером в промкомбинат. Отец воевал с бандеровцами, иногда не бывал дома по нескольку недель. Ночью в Почаеве стреляли, днем хоронили убитых. На бандеровцев часто устраивали облавы. После таких облав убитых под присмотром охраны оставляли на несколько суток в центре города для устрашения местного населения. И мы по дороге в школу и обратно видели изуродованные трупы... Страх незаметно, но властно надолго вползал в наши души.

Я пошел в школу в сорок девятом, как и положено, в семь лет. Школа одна - семилетка, язык только украинский. Со мной учились ребята лет на шесть-семь старше меня. Начиная с четвертого-пятого класса, некоторые из них, по возрасту мало отличающиеся от учителей, довольно резко реагировали на плохие отметки. Правда, обходилось без разборок, грамотных все же уважали больше. До одиннадцати лет бабушка водила меня в лавру...

Запомнилась учительница начальных классов Ольга Ивановна Бобрик, молодая, красивая, всегда очень чисто одетая. Второй урок у нее, после знакомства с классом, был пение. И она запела, просто запела без всякого сопровождения украинскую песню. Мы подхватили мелодию и очень старались ей помочь.

Школа располагалась в нескольких конфискованных у лавры помещениях, добротных и теплых. Во время перемен бежали в Успенский или Троицкий собор, рассматривали иконы, обрамленные золотом, книги, наблюдали за службой. Иногда, если удавалось, поднимались на высокую колокольню. Вид на Почаев оттуда незабываемый.

В двадцати пяти километрах от Почаева проходила железная дорога на Львов. Небольшая станция называлась романтично "Радзивилов", потом ее переименовали в "Червоноармейск". Там же располагалось одно из поместий тех самых Радзивиллов, в семейной библиотеке которых находилась летопись, получившая название Радзивилловской. (Ничего этого я, естественно, не знал тогда и не думал, что судьба сведет меня в БАН с Радзивилловской летописью. Запомнил то, что знали все - в поместном саду очень вкусные яблоки.)

Во втором классе тех, кто уже мог бегло читать, повели записываться в школьную библиотеку. Нас было немного, библиотека тоже маленькая, но свою первую школьную библиотекаршу, Елену Никитичну Кондратьеву, запомнил на всю жизнь. "Фамилия", - спросила она, когда подошла моя очередь. "Чкалов", - ответил я. - "Как Чкалов?" - "Нет, я Валерий Павлович Леонов, но хочу быть Чкаловым". Кто-то засмеялся. Она, оставаясь серьезной и никак не комментируя сказанное, взяла со стола небольшую книжку и подчеркнула, что дает ее только на пять дней. Через пять дней предстояло подготовить пересказ прочитанного с оценкой: что понравилось, а что нет. Так началось внеклассное чтение, интересное, но с обязательной проверкой.

По дороге в лавру располагалась и единственная районная библиотека. В нее записывали школьников после рекомендации Елены Никитичны и с согласия родителей. Что такое почаевская районная библиотека в начале пятидесятых годов? Много читателей, мало книг, долгие с отметкой очереди за той или иной книгой. Помню, два месяца дожидался своей очереди, чтобы прочесть "Белого вождя" Майн Рида - только-только начал выходить его прекрасный шеститомник. В санитарный день все приносили из дома клей, бумагу и занимались лечением книг. Высшее доверие, когда тебя просят пойти в фонд и посмотреть, на месте ли стоит разыскиваемая книга.

...Я никогда не думал, что стану библиотекарем, музыка влекла сильнее. Даже на третьем году службы в армии, отдавая себе отчет, что время для профессионального музыкального образования ушло, хотел быть ближе к музыке. Таким вузом показался институт культуры... Поступать решил в ленинградский. В конце июля 1965 г. впервые приехал в Ленинград для сдачи экзаменов. Документы подал на отделение технических библиотек: привлекло изучение двух иностранных языков. Сдал экзамены... Нина Григорьевна Чагина - первый любимый декан - назначила меня старостой шестой группы. Еще абитуриентом записался в читальные залы на Фонтанке, 36. Так началось мое постижение библиотечной профессии.

...Первое знакомство с БАН произошло в 1965 г. В курсе "Обшего библиотековедения" предполагалось посещение лучших библиотек города. Мы пришли пораньше, я примостился у входа с правой стороны, прочитал расписание работы Библиотеки... Сидя в вестибюле, невозможно было даже вообразить, что когда-то наступит день и я стану директором этой Библиотеки. В истории библиотечного факультета Института культуры такого случая не было.

Скажу честно, входил в постижение специальных дисциплин медленно. Вкус к библиотечному делу и библиографии прорезался где-то к середине третьего года обучения. Мне повезло. Сравнивая то время с сегодняшним, убежден, что успел застать таких учителей в институте, которые были великими педагогами. Георгий Гаврилович Фирсов, Борис Владимирович Банк, Михаил Аркадьевич Брискман, Ирина Васильевна Гудовщикова, Борис Юрьевич Эйдельман, Людмила Вениаминовна Зильберминц, Гертруда Васильевна Гедримович, Аркадий Васильевич Соколов, Анатолий Иванович Манкевич - каждый в отдельности и все вместе сумели как-то без нажима, ненавязчиво, тактично и уважительно приоткрыть дверцу и увлечь в обманчивое своей кажущейся простотой, а в действительности неимоверно сложное и малоизученное библиотечное пространство.

Г.Г. Фирсов читал курс алфавитного каталога. В аудиторию он входил с неизменным полустаканом воды и читал лекцию на одном дыхании. Удивительная память, интересные примеры, хороший юмор. Вместе с Б.Ю. Эйдельманом, преподававшим систематический каталог, они были как две первых скрипки в библиотечном оркестре. Ну где еще, как не в лекционном курсе Эйдельмана, вы могли узнать, что Мельвиль Дьюи, создатель известной на весь мир десятичной классификации, для ее пропаганды в США организовал библиотекарям, принявшим его классификационную систему, бесплатные дома отдыха? А знаменитые пять библиотечных законов Шиали Ранганатана? Впервые - у Георгия Гавриловича.

М.А. Брискман читал общую библиографию. Помню, был сражен наповал, хотя и мало что понимал, его интерпретацией понятия "библиография". Он раскладывал свои "четвертинки" (лист бумаги, разрезанный на четыре части), испещренные нечитаемым почерком, давал пять-шесть определений и каждый раз, глядя на нас, убеждено говорил: "Это не библиография... И это тоже не библиография". Входивший тогда в литературу термин "библиографоведение" не принимал вообще.

И.В. Гудовщикову впервые услышал еще в студенческом общежитии. Она рассказывала о поездке в Польшу, где было какое-то совещание по иностранной библиографии. С трудом верил, слушая Ирину Васильевну, что можно наизусть запомнить такое количество иностранных источников и имен. Потом через этот курс мы вышли на библиографию технической литературы. Легендарная Л.В. Зильберминц и очень требовательная Г.В. Гедримович дали мне незабываемый урок на защите курсовой работы. Я понял простую истину: библиотечное дело вечно, ему надо учиться всю жизнь...

Так постепенно, но основательно происходил поворот в сторону специальной внеаудиторной подготовки. Когда А.В. Соколов и А.И. Манкевич стали читать информатику, я был, что называется, готов к ее восприятию. Прекрасное впечатление осталось не только от их лекционных, но и от практических занятий, особенно по экспериментальным оценкам традиционных и нетрадиционных информационно-поисковых систем, которые проводились в кабинете библиотековедения БАН. Во многом благодаря занятиям А.В. Соколова, А.И. Манкевича, А.М. Соркина, Т.Н. Колтыпиной был переброшен мостик в сферу моих будущих научных интересов - библиографическому анализу текста, в частности реферированию и аннотированию научно-технической литературы.

И на факультете, и в научно-исследовательском секторе шел процесс формирования профессиональной библиотечной среды, внутри и вокруг которой мы вращались. Думали о преподавательской работе, дальнейшей учебе в аспирантуре, административными должностями почти не интересовались.

... Директоров библиотек не готовят ни в одном вузе. Ими или становятся, или нет. Причем статус директора Библиотеки Академии наук, как я теперь четко вижу, отличается от статуса директоров Российской национальной или Российской государственной библиотеки. Несмотря на универсальный характер фондов этих библиотек, имеется между ними существенное отличие, может быть, не всеми еще признаваемое. БАН - единственная по своему основному назначению призвана обслуживать фундаментальную науку. Недаром у нее самое большое число (больше трех с половиной тысяч) зарубежных партнеров по книгообмену, недаром в ее коллекциях почти половину составляет литература на иностранных языках. Поэтому БАН одной из первых чувствует неблагополучие, возникающее в отношениях между наукой и обществом. Я сравниваю ее с мощной рекой, стремительно прокладывающей себе сложную и беспокойную дорогу в горах и ущельях. В постоянном беге ей некогда остановиться, посмотреть на себя, оглянуться; потеря темпа и ритма для нее - вещь опасная. Поэтому каждый входящий в этот дом новый директор вначале должен ощутить БАН словно живой организм; узнать запас ее прочности, поверить в людей, служащих в ней.

Как директор Библиотеки Академии наук я формировался в очень трудный, сложный и, пусть не покажется странным, двусмысленный период жизни БАН. В конце 1980-х гг. продолжался объективный процесс развала библиотечной системы как составной части идеологической деятельности КПСС. Моим предшественникам нужно было обладать сильной волей и твердостью в отстаивании подлинных интересов БАН, чтобы не допустить ее превращения в политическое учреждение...

Занимаясь подготовкой к печати материалов "Академического дела. 1929-1931 гг.", обнаружил в деле академика Сергея Федоровича Платонова любопытную выписку из протокола заседания президиума Академии наук от 30 ноября 1927 г. Привожу ее полностью.

"П.95. Доложено: по вопросу об избрании одного представителя от О[бщего] С[обрания] в Президиум А[кадемии] Н[аук].

Положено: признать необходимым приравнять должность Директора Библиотеки ввиду ее исключительного значения и связанных с нею многочисленных и сложных административных обязанностей в смысле оплаты к должности Академика-секретаря. Просить Распорядительное Заседание Президиума приглашать в заседания Директора Библиотеки ввиду особого значения этой должности."

...Я давно пришел к выводу, что библиотечная работа как профессиональная область человеческой деятельности по своему назначению есть работа исключительно артельная, т. е. коллективная. В любом артельном производстве, чтобы дело шло эффективно, должны быть отлажены механизмы взаимодействия. Каждый из нас живет и трудится в этом профессиональном мире, ориентируясь не только на общие для всех библиотечные нормы и правила, но и на специфические особенности, определяемые типом библиотеки, составом коллекций, сформировавшимися традициями, накопленным опытом. В этом смысле в БАН имеются свой фонд, свой читатель, свои традиции обслуживания, своя популярность - спокойная, деловая, уважительная, без всплесков и отрицательных эмоций.

Тем не менее, многое из того, что я вижу вокруг, мне очень и очень не нравится. К болезненному состоянию библиотечного дела мы как-то привыкли и уже не замечаем и самой болезни. А ведь болезненное состояние определяется не только нищенским финансированием и низкой заработной платой. Это следствие. Причины мне видятся в другом. Одна из них лежит на поверхности и заключается в том, что в нашем государстве, несмотря на каскад принятых официальных документов, отсутствует продуманная библиотечная политика, а такого нашествия дилетантов и непрофессионалов, как в библиотечном деле, уверен, в мире больше нет нигде. Это печально, ибо их усилиями создается иллюзия, что дилетанты могут все. Они "знают" все ответы, в том числе на непростые вопросы комплектования, обслуживания, сохранности библиотек. Кажется, предоставь очередному оракулу командное кресло - и назавтра все пойдет по-новому.

...Перманентное болезненное состояние отечественного библиотечного дела я не принимаю и не хочу принимать как должное...

И во время преподавательской работы, и в БАН я стремился следовать советам и заветам своих учителей. Много ездил, смотрел, изучал библиотеки, постоянно учился сам, испытывая недостаток нужных знаний. Помню свои первые впечатления в начале 1970-х гг. во время годичной стажировки в США, когда меня в буквальном смысле потрясли американские библиотеки своей функциональной приспособленностью для обслуживания читателей. Потом были библиотеки Венгрии, Канады, Голландии, Вьетнама, Японии, Швейцарии, Германии, Финляндии, Италии, Швеции, Мексики, Испании, Франции, Китая. Если говорить о библиотечном обслуживании, то, безусловно, прав был В.И. Ленин, назвав "американо-швейцарскую" библиотечную систему, сформировавшуюся еще в начале ХХ в., лучшей в мире. Она и сейчас по-прежнему вне конкуренции.

С точки зрения сохранности фондов нет конкурентов Японии. Эта функция у них доведена до абсолюта. В идеальные условия хранения они привнесли и свои, чисто японские детали. В Парламентской библиотеке в Токио, например, при переходе из одного хранилища в другое, чтобы не разносить микроорганизмы, надо менять специальную обувь, она разного цвета. Если вы попросили посмотреть рукопись, вам, с разрешения хранителя, ее дадут, но другую уже не позволят: руки надо вымыть.

Написав это, вспомнил реплику одного из американских библиотекарей, посетившего БАН. "У вас очень много редких и ценных изданий, - сказал он, - но почему на полках они стоят, так тесно прижавшись друг к другу? Они заслуживают большего уважения". Что ему ответить? Мы, действительно, уже не отдаем отчета даже самим себе в том, что мы имеем и что так плохо храним. Устали бить в колокола, покорно смирились, ждем, пока гром не грянет. Симптомы же запущенной болезни развиваются. Формируется уже синдром, который я назвал бы библиотечным синдромом. Библиотечный синдром, как ни прискорбно, явление не локальное, а общее, поразившее всю библиотечную жизнь страны, во всех ее видах и проявлениях начиная от разрушения старых непригодных для хранения книг зданий до распада системы профессиональной подготовки библиотекарей.

...Февральский пожар 1988 г. стал мощным катализатором, ускорившим созревание синдрома в БАН, и одновременно тяжелейшим испытанием на прочность для руководителя Библиотеки. То, что произошло потом со мной, я оцениваю как одно из проявлений библиотечного синдрома. Попытаюсь кратко его описать.

До моего избрания директором на общем собрании библиотечных работников в Библиотеке Академии наук инициативу традиционно удерживало трио - два зама по науке и ученый секретарь. Так сложилось исторически. Директор приглашался со стороны, назначался без согласия бановцев президиумом Академии, являясь, как правило, специалистом другого профиля. Его представляли коллективу и потом все зависело от степени согласованности действий трио.

Со мной так не произошло... .

Новую дирекцию было предложено формировать на других принципах, а именно - на принципах единоначалия с инициативой, исходящей прежде всего от директора. Это уже не просто другая расстановка сил, это - другая психология управления... Росло недовольство. Участились жалобы на непонимание и недостаток самостоятельности. Это был естественный процесс...

Развитие болезненного синдрома начиналось с малого: сначала активная утечка информации из администрации, затем на заседании, например Ученого совета, организуется "интеллектуальный саботаж" при обсуждении новых тем, предлагаемых руководством. Параллельно распускаются слухи о преобладании личных интересов директора над интересами родной библиотеки.

Следующий более серьезный шаг - переход с одного уровня недовольства на другой, из директорской команды к отделам, в первую очередь, к так называемым элитным, где меньше библиотекарей, а больше научных сотрудников - небиблиотечных специалистов. Процесс этот длительный, он характеризуется сочетанием "интеллектуального" саботажа с обычным, когда предлагаемые темы уже не только подвергаются сомнению, а просто отвергаются под любым предлогом: из-за отсутствия ключевых специалистов, вакансий в штатном расписании, денег, свободного времени, наконец. Многое, конечно, зависит от силы влияния объединенной оппозиции на другие отделы, от числа активных и пассивных ее сторонников.

Если директор оказался слаб духом, он сдается; и на этом все затихает. Оппозиция внешне признает его лидером, находит ему удобную нишу... А на деле все нити управления - кадровые и научные - сконцентрированы в ее руках. Этот симптом очень опасен для руководителя...

В случае игнорирования директором условий оппозиции проявляется последний симптом синдрома, условно названный мною "поиски компромата". На этом этапе все становится предельно ясно, игра в слова закончена. Крайности сошлись независимо от занимаемых должностей. Для оппозиции хороши любые средства... Во все инстанции летят разоблачительные письма. Бесконечной чередой идут и идут проверки, учреждение постоянно лихорадит.

Наконец, когда выясняется, что ничего не подтвердилось, все кончилось, можно возвращаться к запущенным делам, выпускается из недр злых душ на волю последнее, "секретное", до поры до времени тщательно скрываемое от всеобщего внимания оружие - обвинение руководителя в уголовном преступлении. (Механизм такого обвинения описан в предисловии, а его этапы - в третьей части моего повествования.)

...В этой книге я попытался рассказать о том, как мне удалось пройти вместе с Библиотекой через неимоверно трудные восемь лет, названные "годы вверх ногами". Они показаны только с одной стороны, с которой обрушивались на БАН, и соответственно, на меня всей своей силой. Судьбе было угодно провести меня и Библиотеку даже через испытание уголовным обвинением и следствием.

Материалов накопилось столько, что множество даже не очень мелких фактов и публикаций пришлось отбросить. Нужен был строгий отбор. Я оставил все девяносто пять документов без пропусков и лишь частично прокомментировал то, что способствовало сохранению моей внутренней независимости. Допускаю, что в чем-то мог ошибиться, возможно, в чем-то был не прав и субъективен. Но уверен в одном, В книге нет лжи.

Санкт-Петербург

Август 1995 г. - февраль 1996 г.