УДК 02

Леонов В.П.

Библиотечный синдром*
Записки директора БАН

* * *

Я пришел работать в БАН из вуза, из среды, где была иная интеллектуальная дисциплина, иное отношение к делу, иной уклад жизни. Понять жизнь Дома на Биржевой, его среду, а через нее и Библиотеку, для меня прежде всего означало понять его устройство, способ и правила существования.

Жизнь каждого сотрудника внутри Дома определялась укладом конкретного отдела со своим негласным уставом. В одном, например, поддерживался четкий порядок, строгая технологическая дисциплина, контроль за деятельностью в течение рабочего дня. В другом отделе все было иначе: поздний приход на службу, кофе, курилка, обмен последними новостями, обед, два-три часа работы, опять перекур и ранний уход домой или за покупками. Конечно, многое зависело и от заведующего отделом, но устройство жизни подразделения, его традиции формируются годами, десятилетиями и заведующему, особенно новому или работающему недавно, не так-то просто что-либо изменить.... Однако из уст в уста передавалась фраза бывшего и. о. директора в конце 1970-х гг. Ариадны Моисеевой: "Сократи эту Библиотеку наполовину - и она станет работать еще лучше".

Как в такой среде вести себя новому человеку? После долгих наблюдений, бесед и разговоров с разными сотрудниками ход моих рассуждений был приблизительно таков: я пришел работать в БАН на вакантную должность, а не на чужое место; Академия наук представлялась мне организацией авторитетной и загадочной; впереди виделись контакты с Президиумом Академии, интересными учеными. Научный и практический опыт, накопленный за двадцать лет, давал чувство уверенности, что смогу разобраться и определить нужные и перспективные пути развития Библиотеки.

...Конкретный случай представился довольно быстро. В плане работы ученого совета на конец года стоял вопрос о деятельности отдела комплектования иностранной литературой. Как и положено в таких случаях, создали комиссию, приступили к сбору и анализу материалов. Научная деятельность отдела включала, в частности, подготовку и выпуск библиографического указателя международных конгрессов. Библиографы, конечно же, знали, что аналогичный указатель полнее и качественнее, в компьютерном наборе и с хорошей печатью делал Институт Гарфильда в Филадельфии. В БАН составлялся свой, хуже и беднее по охвату, чем у Гарфильда, в силу нерегулярного поступления иностранных источников. Но по традиции он перекочевывал из года в год в планы научной работы. Эффективность его использования никто не изучал, небольшой тираж расходился долго; библиотеки, получавшие указатель, привычно ставили его на отведенное место и практически забывали. Положение можно было существенно изменить, если бы указатель конгрессов составлялся только по фондам БАН и с перечнем сигл библиотек ее централизованной системы. Но это требовало изменения установившейся практики, привлечения новых людей. Энтузиазма такой поворот внутри отдела не вызвал, и на совете комиссия рекомендовала работу временно приостановить...

Мысленно возвращаясь к моей работе в БАН в первые девять месяцев, должен откровенно сказать, что все это время я старался учиться и впитывать в себя атмосферу и традиции Дома. Библиотека увлекала, как увлекает радость познания неведомого ранее мира. Мне исполнилось сорок пять лет; позади осталась защита докторской диссертации, впереди были интересные планы, мечты, надежды. Однако вместе с удовлетворением росло и ощущение смутной тревоги, оппозиция в Библиотеке представлялась уже не просто случайным образованием, которое рухнет при сильном натиске. Люди, как и отделы БАН, были разобщены, плохо информированы; возникшее непонимание не снимали директорские совещания, где комментировались последние документы Академии наук и библиотечные новости. Особенно не нравилось мое "вмешательство" во внутреннюю работу отделов. Формировалась уже не оппозиция, а настоящая непримиримая каста, распространяющая свое негативное отношение не только на директора Филова.

Глава третья. Февральский пожар

Воскресный день 14 февр. 1988 г. выдался обычный, не очень холодный, с изморозью и слабым ветром. Не было чувства тревоги, ничего не предвещало надвигавшейся трагедии, которая в течение суток изменила судьбу БАН, потрясла всех и разделила нашу жизнь на две неравные части - до и после пожара.

...Глухой, неестественный голос Филова выдохнул в телефонную трубку: "Валерий, приезжай, беда, огонь в хранилище". Было 20 час. 40 мин....

Долго не удавалось поймать такси; уже сидя в частной машине, по дороге к Дому на Биржевой все еще не верил словам директора... Заставил поверить встречный ветер: километра за два до Библиотеки почувствовал резкий запах дыма, специфический запах горелой бумаги. За мостом Строителей у Пушкинского дома машину остановила милиция, и здесь я уже без объяснений, кто такой и зачем, побежал к своему Дому. Вокруг было много транспорта, разлитой по всей площади воды, пожарных, милиции... Прямо на липовой аллее вдоль Биржевой линии расположился штаб тушения пожара. Было без двадцати десять вечера.

Глядя на густые и темные клубы дыма, идущие через разбитые окна, все еще очень хотелось верить, что очаг возгорания небольшой, что пожарные управятся достаточно быстро. В восьмое хранилище, где находился газетный фонд и где пожар возник, нас не пускали. Дом постепенно заполнялся удушливым дымом. В вестибюле продолжали разбирать ключи: в панике кто-то из вахтеров опрокинул стенд с ключами, все перемешалось, многих нужных ключей в спешке и лихорадке найти не удалось, все нервничали. Дело дошло до того, что Филов сам, помогая пожарным, ломом взламывал дверь в восьмое хранилище. Так терялось драгоценное время, крайне необходимое именно в первые критические минуты. В течение получаса после прибытия на место я находился при штабе на липовой аллее и давал разъяснения офицерам о возможных передвижениях их людей внутри здания: с пожарными постоянно поддерживалась радиосвязь, а поскольку электричество было отключено, то заблудиться в хранилище ничего не стоило.

Картина до пожара выглядела примерно так. В воскресенье Библиотека была открыта для читателей до 18.00 час. Около этого времени дежурная обошла все помещения и, расписавшись в книге дежурных, ушла домой в начале седьмого. Ничего подозрительного ею замечено не было. В 18.20 мин. дежурный электрик отключил основное электропитание в Библиотеке. По свидетельству контролера Богуславцевой, в 20.30 сработала пожарная сигнализация, и она по телефону "01" вызвала пожарные службы, а потом стала звонить руководству БАН. Через восемь минут прибыли первые машины.

Помимо задержки вначале, вызванной неразберихой с ключами, тушители почти два часа не могли добраться до очага пожара: из-за дыма и темноты, отсутствия пламени и плохой видимости его невозможно было сразу определить.

Охваченная пожаром площадь в восьмом хранилище составляла примерно около 500 кв.м. В чем же причина столь долгого обнаружения очага возгорания? Это потом, после боя, критики, не интересуясь подробностями и эффективностью технологии тушения пожара, направят свои гневные эмоции в одну сторону - против руководства Библиотеки, обвинив его во всех смертных грехах. А как важно было бы тогда заострить внимание на действиях пожарных! Сейчас я убежден, что пойди тогда следствие по этому пути, расследование причин не привело бы к тем выводам, которые мы получили в октябре: виновных нет.

После полуночи, уже 15 февраля, огонь пошел на убыль, и в 1.40 утра у центральной вахты я слышал, как офицеры докладывали начальству по телефону, что очаг возгорания ликвидирован. Мы все, ранее приехавшие сотрудники, собрались у директора в кабинете. Обсуждали, какой ущерб нанесен, как давать информацию в прессу и радио, как оповестить читателей, что в понедельник будем закрыты. Решили еще раз посмотреть все утром и договорились, что я и Литвяков, главный энергетик, останемся до утра в Библиотеке. В половине третьего все разошлись по домам. Мы с Литвяковым еще раз обошли магазинную часть Дома, видели нескольких уставших пожарных, которые, как и мы, остались дежурить. Затем снова подошли к газетному хранилищу. В дверном проеме видимость была около двух метров, грязь от пепла, воды и разбросанных газетных подшивок вместе с дымом производила ужасное впечатление. На улице вокруг было тихо, машины, кроме двух, оставленных на всякий случай, разъехались. Я предупредил дежурных, где буду находиться до утра, Литвяков ушел в щитовую, и на какое-то время все успокоилось. В помещение приемной директора заходили пожарные, просили попить воды, отдыхали, курили, рассказывали о сложностях передвижения в хранилище. Я слышал обрывки их фраз по радиосвязи, что-то вроде того: "...Обстановку в хранилищах контролирую, ...дым идет на убыль, ...температура высокая, но возгорания нет". Казалось, что происшедший кошмар позади. Все журналисты и будущие критики рангом повыше спокойно спали в это время в своих постелях вдали от БАН, чтобы потом, спустя сутки, обрушить на головы читателей и "репортажи с места событий", и "точные" цифры ущерба и потерь, - будет все, кроме желания разобраться, понять и передать ощущение трагизма обстановки, выразить простое человеческое сочувствие и сострадание попавшим в беду.

В половине пятого утра ко мне прибежал крайне взволнованный главный энергетик: "Срочно вызывайте пожарных, опять горим". Я не смог вот так на слово поверить Литвякову и сам выбежал на площадь. На уровне четвертого и пятого этажей появились клубы свежего дыма.

Стало жутко, поскольку там, над газетным фондом, были уже книги и периодика основного хранения. Картина по сравнению с ночным пожаром выглядела внушительней: надвигался второй, более страшный и разрушительный пожар. Предварительная сумма ущерба, нанесенного зданию БАН и оцененная по восьмому хранилищу в три тысячи рублей без учета стоимости газетного фонда (который в денежном выражении и не подлежал финансовому учету), становилась катастрофической.

Прибывшие вновь пожарные как-то нехотя приступили к тушению.

Увиденное, по-моему, их уже раздражало, хотелось, не считаясь с тем, что горит и где, быстрее все закончить всеми возможными средствами. В ход без ограничений пошла вода, начали ломать перекрытия на этажах, где пожара не было, и через сделанные ломом отверстия в потолке лить и лить вниз воду. В иностранном хранении ее накопилось почти на 30 см от пола. Вода залила первые полки стеллажей и тем самым спасла книги от огня. Тушение шло уже без правил, нужно было потушить любой ценой.

Около восьми утра в БАН приехал академик И.А. Глебов, председатель Президиума Ленинградского научного центра. Спокойно, без паники выслушал мой доклад, посмотрел, как тушат пожар, пообещал прислать помощь. Я очень благодарен Игорю Алексеевичу за его первую деловую и человеческую реакцию - она помогла нам почувствовать себя более уверенно.

И еще одно запомнилось навсегда - глаза, вернее, ужас и решимость одновременно в глазах сотрудников, которые утром стали приходить на работу. Я нигде больше не встречал таких глаз. Не слушая милицейскую охрану, не обращая внимания на наши запреты, они, как спасают безнадежно больного близкого человека, помчались по этажам, пытаясь проникнуть в горевшие хранилища и, если еще можно было вынести, спасали книги. Добровольцы придут завтра, на второй и третий день, но бановцы были первыми. Кто-то из них, этих мужественных женщин, плакал откровенно и громко, кто-то молча смотрел и запоминал все это... Все мы пропахли гарью, копотью, дымом, пропитались страшным запахом горящей бумаги...

Где-то около половины четвертого дня пожарные поставили точку на втором пожаре. Капитан Штрекер, ученый секретарь Копанева и я составили акт № 168 от 15 февр. 1988 г. о пожаре в Библиотеке Академии наук СССР. Силами сорока трех отделений пожарных, отмечалось в нем, при помощи двух лафетных стволов с подъемниками, одним стволом "А" и двадцатью тремя стволами "Б" (использовали три гидранта в радиусе пятидесяти метров, а когда и этого оказалось недостаточно, то воду брали прямо из Невы) пожар был ликвидирован. Из 12 млн изданий в главном здании 6 млн оказались залитыми водой и увлажненными, около 400 погибли в огне...

16 февраля мы в Библиотеке создали штаб по ликвидации последствий пожара, сформировали рабочие группы, распределили обязанности. 21-го в печати появились первые цифры ущерба, но спустя всего пять дней им уже отказывались верить. Было запущено колесо лжи и подозрений. Оппозиция БАН очнулась от шока и захотела внести свою лепту. Нужно было создать видимость бездействия, паралича администрации, закрыть БАН для читателей, посыпать голову пеплом и взывать о помощи - неважно к кому, но обязательно громко и с разоблачением...

На 25 февраля назначили партийно-профсоюзное собрание. Читальный зал периодики на втором этаже был набит битком, специально приглашенный зав. отделом агитации и пропаганды Василеостровского райкома КПСС Пирожников заметно волновался. После краткого сообщения Филова и выступления секретаря партбюро подготовленные выступающие начали дружно обвинять администрацию. Вспомнили все. Досталось и мне - больше за то, что последовательно отстаивал общую с Филовым позицию. Прохладно встретили мое выступление. Я говорил о том, что дирекция владеет ситуацией, что мы никого не обманывали и не помышляли об этом, что цифры ущерба подавались в дирекцию заведующими отделами и затем проверялись, что уже нужно думать о поэтапном открытии Библиотеки (зал загудел), иначе она задохнется от поступлений и действительно выйдет надолго из строя. Нас поддержала только небольшая часть аудитории.

Удивительный документ - постановление этого собрания! Читаешь его восемь лет спустя, а как будто вчера написан. В нем, например, четко определена роль общественных организаций: ни за что не отвечать и только контролировать дирекцию. Дирекции вменялось разработать детальный план по ликвидации последствий пожара, срочно подготовить второе здание для приема и расстановки литературы из обменно-резервного фонда, отказаться от услуг вневедомственной охраны и заменить ее пожарно-сторожевой, поставить перед руководством Академии наук вопрос о "существенном увеличении финансовой, материально-технической и кадровой обеспеченности". Для себя общественные организации скромно оставили: слушание на заседаниях партбюро всех руководителей штаба и комиссий, организацию информирования сотрудников БАН, обращение в вышестоящие инстанции с просьбой сформировать государственную комиссию для объективной оценки ущерба от пожара, ходатайство перед органами внутренних дел о представлении к правительственным наградам бойцов пожарной охраны, незамедлительную подготовку заявлений для прессы с реальным описанием масштабов трагедии, наконец, "для прекращения распространения искаженной информации партийной организации БАН СССР взять под свой контроль все официальные справки и заявления, направленные во внешние организации и средства массовой информации".

26 февраля, в три часа пополудни состоялось заседание бюро райкома КПСС. Утром с Филовым произошла беда. Будучи в научном центре, он почувствовал себя плохо, случился сердечный приступ, приехала скорая помощь и увезла его в нашу академическую больницу. Библиотеку на бюро райкома представляли я и секретарь партбюро Петрова, вел заседание первый секретарь Кораблев. Помимо БАН слушали вопрос о пожарной безопасности в Ленинградском государственном университете. С докладом выступил начальник пожарного отряда района; он подчеркнул медлительность администрации в реализации постановлений райкома о пожарной безопасности объектов района, отметил неподготовленность персонала учреждений к действиям в экстремальных ситуациях, слабый контроль со стороны ректора ЛГУ и директора БАН. Ректора предупредили о строгой персональной ответственности, а в отношении Филова товарищ Кораблев вышел из ситуации следующим образом: "Директор слег в больницу в день бюро. Никакого либерализма с ним не будет, знаем мы эти болезни. Будем строже и строже спрашивать с руководителей". Все члены бюро согласились со своим первым секретарем, а в постановлении записали: "за неудовлетворительную организацию работ по пожарной безопасности, необъективную оценку материальных ценностей тов. Филов заслуживает строгой партийной оценки. Рассмотреть вопрос об ответственности и использовании его в указанной должности после выздоровления". (Меня как человека нового и не отвечающего по своим должностным обязанностям за противопожарное состояние Библиотеки на первый раз предупредили.)

На следующий день после заседания я поехал к директору в больницу. В палате он был один, лежал без движения, был спокоен и, казалось, думал о чем-то далеком. Но с первых же слов стало ясно, что его не покидает чувство вины за то, что оказался на больничной койке, что ему хочется быть в Библиотеке. Я подошел, намереваясь пожать руку, сказать что-то хорошее, как вдруг услышал: "Ты меня не трогай, мне нельзя поворачиваться и делать резкие движения". И тут до меня дошла тяжесть положения, в котором он оказался, я понял, что это надолго, и что вряд ли Филов вернется в свою Библиотеку в качестве директора; вспомнил и вчерашнее заключение на бюро. Обида и злость на тех, кто довел его до такого состояния, отчаяние, что теперь не будет его помощи, поддержки, советов, соединились вместе. В такие минуты, наверное, человек или ломается и ему становится безразлично все окружающее, или, наоборот, как говорят в народе, матереет. Мне казалось, что я начинаю матереть.

Бросить начатое с Филовым дело, оставить все хорошее в БАН на расправу оппозиции и вот так просто взять и без борьбы уйти - это не в моем характере... Не знаю, это ли или что-то другое стало поворотным моментом в принятии решения остаться в Библиотеке, но снова отчетливо вспомнились книги, люди, ко многим из которых успел привязаться, терзающие душу и сердце бесполезные собрания, поиски виновных после пожара, "война слухов", больной Филов...

С 26 февраля я стал исполнять обязанности директора БАН из-за болезни Филова, что означало отвечать персонально за все и не иметь никаких реальных прав. И это состояние продолжалось до середины июня; в июне Президиум АН СССР уже официально назначил меня и. о. директора, но с теми же полномочиями, а потом все продлилось еще почти на полтора года, до ноября следующего, когда после альтернативных выборов в Библиотеке меня утвердили ее новым директором, тринадцатым по счету, начиная с 1921 г.

Принимая ответственность за Библиотеку, принимаешь на себя весь ее груз, накопленный за предыдущие годы; лично отвечаешь за всех и каждого, за хроническую неукомплектованность кадрами, а также за дырявую крышу здания, неудовлетворительную систему отопления, старую, еле живую котельную, на ладан дышащую вентиляцию, разбитые пишущие машинки, маленькую камеру хранения, тесный малопривлекательный буфет, слабое освещение, ржавые ворота, медленную работу типографии и переплетного цеха, разбитые паркетные полы, изъеденные грибком стены и т. д. и т. п. Постоянным рефреном звучит: деньги, деньги, деньги. На зарплату, на комплектование отечественной литературой и приобретение периодики за валюту, международный книгообмен, содержание Дома...

О жизни БАН после пожара, о том, как мы выжили, окрепли, чего нам это стоило и как нам это далось, лучше всего расскажут документы. Они не только сохранили дух и атмосферу того непростого времени, но, думаю, дают сегодня серьезный повод для размышлений о будущем великой Библиотеки. В этих документах - очень непростая и во многом противоречивая хроника жизни БАН в калейдоскопе прессы, служебных записок, телевизионных интервью и неопубликованных материалов, собранных мною за это время.

* Продолжение. Начало в №12, 1996 г., № 3, 5, 1997 г.